Такая серьёзная институция как библиотека не могла бы существовать без регулярного печатного издания, обобщающего опыт, формулирующего задачи, вырабатывающего методологию. Это было осознано ещё в первые годы XX столетия, когда в созданном при Московском университете Русском библиографическом обществе начали выпускать журнал под названием «Библиотекарь». Начало было положено в 1910-м, издание выходило 4 раза в год вплоть до 1915-го, а руководил им библиотековед и библиограф Павел Михайлович Богданов. В постсоветские годы этого выдающегося человека символически воскресили в одной содержательной статье под говорящим названием «Забытый первопроходец».

Но ещё в 1923-м воскресили сам журнал, впрочем, подправив название в соответствии с теорией марксизма и практикой большевизма. Отныне он именовался «Красный библиотекарь», инициатива возрождения и переименования принадлежала Надежде Крупской, а главным редактором первые годы выступала Мария Аркадьевна Смушкова, внёсшая, по всеобщему мнению, огромный вклад в развитие библиотечной журналистики. В период с 1937 по 1956 гг. она была репрессирована и выслана с детьми в Челябинскую область, но после реабилитации вернулась в Москву, где прожила до 1986-го.

Журнал «Красный библиотекарь» представлен в архиве ТОНБ фактически полностью, вплоть до 1941-го, когда издание было закономерно приостановлено. Кстати, в 1946-м его возобновили под старорежимным названием «Библиотекарь», что в известной степени знаменовало конец «ярко-красного периода» и определённый возврат к «традиционным ценностям». Но в довоенный период преемственность «Красного библиотекаря» по отношению к журналу-исходнику Павла Богданова демонстративно отрицалась, а на обложке всякий раз проставлялось количество лет, прошедших с 1923-го: «Год издания шестой» в 1928-м, «Год издания девятнадцатый» в 1941-м.

Для сегодняшнего читателя знакомство с «Красным библиотекарем» интересно по нескольким причинам. Во-первых, профессионалы библиотечного дела могут соотнести проблемы, задачи и возможности сегодняшнего дня с соответствующими категориями того далёкого времени. Однако, ещё любопытнее отслеживать на будто бы общекультурном, нейтральном материале - безостановочные изменения социально-политического фона в стремительно развивавшейся по совершенно разным направлениям «стране победившего пролетариата». И, наконец, невероятный интерес представляет та повседневная текучка, та бытовая, низовая жизнь, информация о которой просачивается в журнал профессионального библиотечного сообщества, возможно, помимо воли и желания редакционного коллектива и авторов.

Итак, что бросается в глаза перво-наперво? В номерах 1923-го и ближайших годов – много молодой энергии, порой даже и залихватского стиля: «Ни одной самой маленькой библиотеки без «Красного библиотекаря». Каждый активист-библиотекарь за поднятие своей квалификации через журнал!» Редакцией выбрана позиция, которая явно совпадает с политикой партии: «Друзьям – всё, врагам – ничего». Допустим, цитируется всесильный на тот момент Лев Троцкий: «Не о политике единой жив человек», то есть классово близким и политически ангажированным даже и предписываются некая свобода духа, внутренняя вольница. Однако, едва заходит речь о тех, кто по своему происхождению или благосостоянию от пролетариата или от советской номенклатуры далёк, тон радикально меняется, например: «Даже десяток «отпугнутых» от библиотеки нэп-дам стоит одного привязанного к библиотеке рабочего» («Из записной книжки библиотечного инструктора»), «У рабочего и крестьянина тяга к знанию громадная, гораздо большая, чем каковая была у помещиков и капиталистов».

Хотя и своим – доверие умеренное: «Путь подготовки, основанный исключительно на самообразовании, страдает очень многими недостатками. Он очень медленный, трудный. На нём возможны частые заблуждения и ошибки» («К вопросу об экспертизе библиотечных работников»). Впрочем, внимательное чтение «Красного библиотекаря» заставляет переоценить укоренившуюся у нас со времён пресловутой «перестройки» точку зрения, дескать, Октябрьская революция была исключительно разрушительным явлением. То и дело натыкаешься в журнале на убедительные аргументы в её пользу, например, в разделе «Свод рецензий», где коротко, но внятно анализируется едва вышедшая тогда книга Г. Сандомирского «Фашизм»: «Книга знакомит с тем, что такое фашизм и какие насилия над рабочим классом он совершает».

В заметке о книге «Фашизм в Италии» читаем: «Фашизм, это последнее оружие буржуазии, становится мировым явлением. Совершенно ясна важность знания фашизма для борьбы с ним… Сборник даёт богатейший материал для утверждения в сознании широких пролетарских масс понятия о том, что их ожидало бы в случае, если бы большевики не повели их на октябрьский приступ».

Остро и уже в первом номере ставится вопрос о формировании фонда с упором на изъятие бесполезной или откровенно «вредной» литературы. В установочном тексте «К очистке библиотек» А. Покровский формулирует, почтительно апеллируя к своим дореволюционным предшественникам: 

В до-революционное время всякий хороший библиотекарь, получая в своё ведение сельскую библиотеку или библиотеку народного дома на окраине города, прежде всего принимался за её очистку. Иногда при этом целые кучи казённо-патриотических и казённо-благочестивых брошюр, поучительных рассказов для крестьян и для солдат, якобы научных книжек «Постоянной Комиссии народных чтений» и других казённых изданий отправлялись если не в печку, то на чердак или на самые верхние полки высоких шкафов. Туда же отправлялись кровожадные уголовные романы, порнографическая и «пикантная» литература, также сонники, оракулы, также шарлатанские рекламы патентованных лекарств и многие другие книжки, которые библиотекарь не хотел проводить в среде своих «массовых» читателей – крестьян, рабочих, молодёжи. Тогда библиотекари хорошо знали и понимали, что лучше иметь только сотню хороших и нужных книг, чем ту же сотню, смешанную с тысячей книг плохих и ненужных.

Так до революции, а теперь? Похоже, на руках у Покровского имелись факты самых неожиданных и вряд ли возможных в прежние времена злоупотреблений; факты, которых было достаточно для жёсткой постановки вопроса об «очистке»: «…Организатор контр-революционного заговора пользуется для своей цели подбором запрещённых книг из центральной библиотеки, сторож библиотеки за малую плату снабжает молодых читателей порнографической литературой…»

И всё же, формулируя текущие задачи, Покровский дельно замечает, что работа по пересмотру книжного состава библиотек не является работой полицейской: «Не полиция приходит отбирать недозволенные книжки, а работники просвещения, работники социальной культуры пересматривают состав своих библиотек, чтобы сделать их лучшими орудиями своей работы. Отсюда следует, что дело не в той или иной отдельной книге, а в общем характере подбора книг». Резонно отмечая, что «вся сила работы библиотеки в том, чтобы ответить на все требования, на все интересы», А. Покровский демонстрирует далее великодушную терпимость к самому… А. С. Пушкину: «У нас в библиотеках есть такие ярко-монархические, аристократические и милитарные книги, как сочинения Пушкина. Но они нам нужны для развития или удовлетворения художественного вкуса читателей… Как сказать: «хороши или плохи» поэмы Пушкина и романы Тургенева? Сочинения Безсалько нестерпимы с точки зрения художественности – но зато проникнуты искренним революционным настроением и близки рабочей молодёжи пролетарским мировоззрением: хороши они или плохи? Хороши или плохи исторические романы, скажем, Данилевского? Очень плохи по сравнению с такой книгой, как «Война и мир». Но они очень хороши, если к ним переходит читатель от «Аскольдовой могилы» Загоскина. Но и Загоскин – хорош, если к нему переходят от Кукольника или от лубочной книжки». Своеобразно понятая и поданная «диалектика», но по существу высказывания ведь не поспоришь!

Дальше следует практический вывод, актуальный, думается, по сию пору:


В каждой библиотеке хороший библиотекарь собирает вокруг себя и «выявляет» очень разнообразных читателей, разнообразных по подготовке, по интересам, по предъявляемым к книге требованиям. Один просит волшебную сказку, другой – «евангелие» Толстого, третий – «про графа Шереметьева», четвёртый – «самого Ленина», пятый – «по половому вопросу» и т.д. Тут и легкомысленный бойкий паренёк, который «всё читал, да ничего не помнит», тут и серьёзный пожилой крестьянин, плохо грамотный, но настойчиво читающий чуть ли не пятую книгу по одному вопросу; тут и «безбожники» (посещающие, впрочем, церковь), и баптисты, и староверы; тут и девушки, приходящие не за книгой, а просто поболтаться («читать-то некогда»). И нужно дать подходящую книжку каждому, чтобы удержать его около библиотеки, в сфере её культурного влияния. И плоха та библиотека, которая всем этим разным людям предлагает одинаковые дороги; плох тот библиотекарь, который говорит: «Не читай сказки, не интересуйся Толстым, не думай про графа Шереметьева, а читай Синклера или “Азбуку коммунизма”.

Впрочем, некоторые авторы раннего «Красного библиотекаря» несравнимо агрессивнее: «В библиотеке одного завода в 1923-м году в беллетристике преобладали авторы: Шуф, Лейкин, Кое-Кто, Клюкин, Фринцель, Стулли, Манзони, Вербицкая, Дедлов и т. д., а выдачу книг вёл сотрудник, который просто не ведал, что творил… В другой же выдачу книг ведёт особа, с неподдельно провинциальным восхищением отзывающаяся о Метерлинке, Пшибышевском или Гюисмансе». Жестокая официальная цензура ещё не объявлена, но первые шаги в этом направлении, получается, уже сделаны. Однако, хуже всего то, что индивидуальные вкусы вышестоящих администраторов становятся со временем причиной понижения в статусе одних на деле значительных авторов или полного забвения других. Допустим, сам Антон Чехов называл совершенно исключённого теперь из культурного оборота Николая Лейкина «крёстным батькой», а сатирический роман Лейкина «Наши за границей» (1890), выдержавший только при жизни писателя 24 (!) издания и нелицеприятно изобразивший релокантов своего времени, не мешало бы перевыпустить спустя более, чем столетие. Ну, и без Гюисманса с Метерлинком жить пытливому читателю, конечно, можно, но тоже трудно и скучно.

И всё же Новый Мир советского образца сегодняшнего исследователя, скорее, приятно удивляет, нежели травмирует. Более всего поражает запрос тогдашних наивных простаков на резкое приращение смысла, их коллективная воля к внутреннему развитию: «Нужна какая-то новая книга, отвечающая всем запросам и чувствам человеческого духа и одновременно не чуждая по складу мыслей простому читателю» («Читательские типы в деревне»).

Вообще говоря, этот текст за подписью никому не известной ни тогда, ни теперь А. Охлябининой из Мамоновской библиотеки Московского уезда (в соседнем тексте со скрытой завистью сообщается, что в Америке всё-таки 1/5 библиотекарей – мужчины, а в Германии женщин среди библиотекарей и вовсе несравнимо меньше, чем мужчин) – примечательный образец одухотворённой очерковой прозы 1920-х, где воедино сплавлены языковое чутьё, профессиональное достоинство, добрая, пожалуй, даже и нежная внимательность к односельчанам, да неукротимый порыв к высокой новизне, которую реально заказывали тогда люди, принявшие революцию и в неё поверившие:

Деревенский читатель слишком привык много слушать и мало высказываться. Он всегда готов принять от интеллигента - библиотекаря пояснение, даже и тогда, когда сам прекрасно осведомлён в предмете. При этом ни одна чёрточка в лице не выдаст его. Он не привык и не любит говорить о том, что читал и что пережил. Для того, чтобы разгадать его интересы, нужно разгадать его истинный, внутренний образ, но сделать это нелегко, так как образ этот глубоко скрыт и находится в полном несоответствии и противоречии с образом внешним. Не только библиотекарь - интеллигент, но даже библиотекарь из местных крестьян не в состоянии подозревать, чем интересуется читатель библиотеки.

А дальше следует галерея поразительно прописанных читательских портретов, которые хотелось бы привести целиком - настолько они хороши - однако, формат ознакомительной статьи вынуждает дать небольшие, но характерные выдержки всего об одной паре читателей из той далёкой и донельзя романтической поры:

…Вот два парня-великана, два друга. Оба безработные, оба порядочные авантюристы. Один любит погулять, не откажется от варки самогонки, другой хранит архаическую полуулыбку на лице, выражающую не то простодушие, не то хитрость, скрывающую все мысли и переживания.

Оба нежно полюбили музыку в библиотеке, энергично взялись за изучение фортепианных нот и стали играть на пианино, поправляя друг друга и быстро двигаясь вперёд. Оба любят рисование. Оба – частые и постоянные посетители библиотеки, но читательский облик их долго остаётся загадкой.

Первый совсем книг не брал и только нечаянно проговорился, что любит читать по ночам, когда никто «не мешает», и что не далее, как вчера, просидел до утра. На вопрос, что он читал, - ответ: «Песенник что ли, стихи какие-то. Хорошие». Второй читает, но о книгах высказываться не любит. Правда, он берёт «Астрономию» Фламмариона, но только от его сестры-подростка можно случайно узнать, что они с братом целые вечера проводили с биноклем в руках за изучением неба и его созвездий.

…Золотые летние сумерки в библиотеке. Дверь на террасу открыта. Молодая девушка из читательниц играет на пианино. Друзья-великаны здесь, босые, загорелые, один – прямо с поля, с серпом. Продолжаем под музыку разговор. Стараюсь уговорить их принести из дома рисунки. «Вы что? Смеётесь? - вступился «архаический». – Какие мы художники? Мы просто пошутили. Это – так – зимою скучно было, понимаешь, мятель…» Тон вдруг понизился до конфиденциального: «Нам повести эти и романсы не нужны, мы любим быль. Про таких людей, которые добиваются всего сами и идут своим путём». Встал, в волнении перешёл даже на «ты». «Знаешь, вот, например, как я, - рваньё, одёжи у них ничего нет. Знаешь, бывает так: вот железная дверь, и она заперта. Через неё надо пройти, но там стоит человек, и ты его боишься и не знаешь, как пройти». О чём говорил и волновался великан, конкретно узнать не удалось. Сумерки сгущались. Говорили ещё о желании и невозможности учиться и о каких-то таких таинственных делах своих, о которых надо хранить тайну.

Впрочем, дадим ещё и такое: 

Вот – мальчик, крестьянин 13 лет. Он проучился в школе всего полтора года. Ему вечно всё надо знать. «Дайте мне что-нибудь про древних римлян… Дайте мне про старую Францию…Знаете, что я люблю читать? Я люблю читать про войну, про борьбу. Вот – Гарибальди, это – самая лучшая книга», - и следует рассказ о Гарибальди: рабы всегда освобождали себя сами, когда найдётся главарь, который захочет повести всех за собою. Этот мальчик по два месяца может добиваться книги и, если не находит её в библиотеке, то достаёт у кого-нибудь.

Вот – мальчик 17 лет, земледелец. Раньше был отвратительным хулиганом, неприятным, грубым, с деревянным смехом и с дурными словами. ”Я без книги жить не могу”, - заявляет он теперь. Однажды он пришёл вечером и заявил: “В библиотеке лучше, чем в церкви: отец посылал ко всенощной, а я пошёл в библиотеку”.

А дальше - невероятно трогательное письмо без подписи от библиотекаря из населённого пункта Куртамыш Челябинской области: «Низко, холодно, темно, сыро, грязно… Это помещение детской библиотеки нашего уездного городка. В шкафах почти пусто, книги до невозможности ветхие, до невозможности неинтересные… Пробовала заменить неимеющиеся книги словом – и тут масса препятствий. Утром до 2-х часов дети в школе. Пока сбегают домой – 4 часа и темно, а огня в библиотеке нет. Всякому рассказу рады, как весною солнышку. Вопросов, вопросов – нет сил на все отвечать!»

Но чем же это горение сердец закончилось? Куда романтики юные во главе со сделавшими революцию романтиками средних лет в результате причалили?! В номерах 1930-х годов содержание, а особенно интонация, - резко меняются. Положим, в 1937-м «Красный библиотекарь» вспоминает о библиотечных вопросах, книгах и чтецкой романтике в самую последнюю очередь. Июльский номер ошеломляет тем, что добрая его половина посвящена перипетиям обострившейся классовой борьбы:

«…Бдительность к врагу, умение распознавать шпионов и уничтожать их остаётся тем качеством, которое прежде всего необходимо большевикам. Нам нужны коммунисты-бойцы, преданные порученному им делу, верные часовые партии Ленина-Сталина. По этому признаку, главному и решающему, партия будет оценивать каждого нашего работника. Ни чины, ни прежние заслуги не могут заменить самого священного большевистского качества – умения повседневно и ежечасно драться за дело партии, быть всегда воинственным большевиком». Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.

С другой стороны, совершенно иначе оцениваешь усилия партии и правительства того времени, учитывая, что война с фашистами реально случилась всего через четыре года, в результате чего «Красный библиотекарь» сделался и вовсе ненужным. Читаем уже в следующем материале мобилизационного характера:

…Поджигатели войны возлагали на военно-шпионскую группу большие упования. В расчёте на подрывную работу своих шпионов строили господа Геббельсы и иже с ними свои завоевательные планы. Эти планы раскрыты, они провалились с треском! Растерявшиеся фашистские разведчики и их хозяева подняли дикий вой в связи с разгромом военно-шпионской банды Тухачевского, Якира, Уборевича и других. Плач по погибшим ценным шпионам сопровождается в германской и японской печати криками о «слабости СССР», «восстаниях в Москве», «расстройстве в рядах Красной Армии» и тому подобными бреднями. Видимо, они забывают, что Москва – не Токио, где любая группка военщины вырезывает министров среди белого дня. Мы раздавили, как ничтожнейших червей, военно-шпионскую банду Тухачевского и его сообщников…

Враги уже повсюду и, по правде говоря, оценить сегодня правомерность обвинений не представляется возможным, хотя иные формулировки кажутся преувеличенными или вовсе абсурдными: «Тов. Лемешенко (Мценск) показала, как банда троцкистов, засевшая в организациях района, сознательно разваливала работу библиотеки: бывший председатель РИКа не отпускал средств на отопление, и в библиотеке, не топившейся всю зиму, совершенно замерла массовая работа».

Кстати, именно во Мценске, по версии «Красного библиотекаря», дела шли плохо, как нигде, а тамошние враги были, похоже, самыми коварными: «Заведующая Мценской библиотекой заявила, что в настоящее время библиотека не имеет ни одного экземпляра «Вопросов ленинизма» Сталина, так как все имевшиеся раньше книги постепенно расхищались группкой читателей». Не знаешь, плакать тут или смеяться.

Повседневный быт в «Красном библиотекаре» 1930-х акцентируется, как и в номерах предыдущего десятилетия, однако, теперь эти бытовые подробности ещё и страшновато-абсурдны: «В Стрелецкой районной библиотеке доклад товарища Сталина на февральском пленуме ЦК ВКП (б) отсутствовал на последние числа мая. Выяснилось, что доклад был закуплен в 4-х экземплярах, но был сложен отдельно в шкафу вместе с другими необработанными книгами. Библиотекарь сам не читал этого доклада даже по газетам и не знал, что он имеется в библиотеке».

Где-то вы теперь, «золотые летние сумерки в библиотеке»? И бессмысленно винить в смене общественно-политического климата единственно руководство Страны Советов и службу госбезопастности: фашисты с капиталистами реально готовились отхватить кусок пожирнее, что совсем скоро и подтвердилось на практике, мобилизационный порыв, поэтому, оправдан, что остро ощущаешь, отдаваясь чтению такого, казалось бы, узко-профильного издания, как «Красный библиотекарь»:

Большое значение в вопросах пропаганды Сталинской Конституции имеет политическая подготовка библиотекаря. Прикрепление к библиотекарям квалифицированных опытных пропагандистов в качестве консультантов, докладчиков, лекторов может значительно помочь библиотеке в развёртывании пропагандистской работы.

Наряду с этим, Александр Сергеевич Пушкин теперь реабилитирован и ему никто не шьёт дело об аристократизме с милитаризмом, потому что ценности в значительной степени поменяли - с интернациональных на национальные. Пушкина поминают с почтением и пиететом, проводя уже по ведомству «реалистического искусства».

И ещё одно существенное наблюдение. Если в журналах 1920-х преобладали «планы на будущее», чаще романтические, но иногда завиральные, то в журнальных номерах второй половины 1930-х – сплошь «отчёты о проделанной работе» («Прогрессирующими, невиданно быстрыми темпами растёт культурный уровень»). Закономерная разница: неизбежность большой войны стала всем очевидна. Страна в целом, а вместе с ней библиотечные работники, - осуществляли инвентаризацию, определяли накопленный потенциал в преддверии страшных испытаний: где-то по-честному, а где-то опять-таки завирально – по старой памяти. Но именно солидарное усилие всех слоёв населения, отражённое на страницах журнала второй половины 1930-х-начала 1940-х, особенно впечатляет:

«В колхозе «Ленинские всходы» в 1940 г. было проведено 2 читательские конференции. Обсуждались книги Ладыгина «Агротехника высоких урожаев зерновых культур» и Куклиной «Как я получила 17,2 центнера льноволокна с гектара». Библиотека привлекала к подготовке актив и с его помощью проводила всю работу. В течение полуторамесячной подготовки колхозники неоднократно получали консультации участкового агронома т. Перминова. В каждой бригаде специально выделенные чтецы регулярно проводили читки обсуждаемых книг. Большую помощь в подготовке конференции оказали также председатель колхоза, избач и учительница… Колхозник товарищ Олюнин указал: “Книга Куклиной показывает нам, как нужно бороться за высокий урожай льна. Все, что указывается в книге, можно применить на практике. Земля у нас не хуже. Только нам самим нужно дружно взяться за работу, а правление колхоза должно помочь нам в наших начинаниях. Ведь Куклиной тоже помогали”». Характерные слова предвоенной поры: «дружно», «помогали». Война на пороге и заново сплотиться в этой ситуации – значит выжить и победить.

А впрочем, разговор о профессиональных задачах и путях решения этих задач не прекращался на страницах «Красного библиотекаря» никогда. Архивные номера и сегодня могут дать пищу для размышлений о прошлом и будущем профессии:

Нужно считать аксиомой, что каждая книга должна пройти через выставку новых книг, прежде чем попасть на полку…» или «Открытый доступ к полкам, как способ сбережения времени в библиотеке…

И ещё: «Библиотека, революционизированная Октябрём, не кладбище книг в стороне от жизни, а чуткий барометр строительства жизни». То же касается и самого «Красного библиотекаря», вольно или невольно давшего подробную хронику духовной, социально-политической и даже психоэмоциональной жизни двух знаковых поколений наших граждан – постреволюционного и предвоенного.

✤✤✤✤✤