«Романы – сократовские диалоги нашего времени. В этой свободной форме жизненная мудрость нашла прибежище от школьной мудрости», – сформулировал два столетия назад легендарный немецкий писатель и философ Фридрих Шлегель. Сейчас, когда мы перекормлены повествовательными структурами романного типа, трудно вообразить человеческое сознание, которое пресловутой «свободной формы» романа ещё толком не вкусило, хотя отдельные удивительные образцы вроде «Дон Кихота», вещей Лоренса Стерна или прозаических шедевров Иоганна Вольфганга Гёте уже снискали к тому времени заслуженную известность в Западном мире.

Но даже и нам, пресыщенным любителям романов всяческих жанров иногда не мешает взглянуть на классические, вроде бы канонизированные и, по чьему-то мнению, даже устаревшие образцы романного искусства свежими глазами. Перечитать и переосмыслить старую хорошую книгу особенно уместно в дни её юбилея. Итак, ровно полвека назад в трёх номерах (№9, 10, 11) журнала «Знамя» за 1974-ый год состоялась первая публикация романа Виля Липатова «И это всё о нём». А ровно столетие назад, в 1924-м, немецким издательством S. Fischer Verlag была выпущена в двух томах «Волшебная гора» (Der Zauberberg) Томаса Манна.

О «Волшебной горе»

О «Волшебной горе» и её необыкновенной поэтике многие в нашей стране узнавали из блистательно-беспорядочной книги Юрия Олеши «Ни дня без строчки». Там есть вдохновенный кусок, посвящённый Томасу Манну в целом («Умер Томас Манн. Их была мощная поросль, роща – с десяток дубов, один в один: Уэллс, Киплинг, Анатоль Франс, Бернард Шоу, Горький, Метерлинк, Гамсун, Манн. Вот и он умер, последний из великих писателей»), однако, по-настоящему заворожил нашего мастера слова именно загадочный роман от 1924-го года:

«Томасу Манну принадлежит "Волшебная гора". Там есть такой момент. Некий работающий с медиумом мистик, по просьбе нескольких проживающих в санатории независимых, умных и богатых людей, вызывает дух недавно скончавшегося там же, в санатории, молодого человека. Дух появляется не сразу... Вдруг начинает проступать в воздухе призрак молодого человека.

Кто-то, увидев, вскрикивает.

Тогда один из присутствующих спокойно говорит:

– Я его уже давно вижу.

Самое трудное, что дается только выдающимся писателям, – это именно реакция действующих лиц на происшедшее страшное или необычайное событие.

Да, там, в "Волшебной горе", есть необычайные вещи. Хотя бы основной прием: он перенес лихорадящий мир, человечество, во всяком случае, Европу, в санаторий чахоточных, в Давос – сжал, обобщил, обострил все мысли и тревогу мира до предела небольшой группы людей, действительно обреченных на смерть.

Там молодой человек, влюбленный в женщину, случайно видит у доктора, который тоже влюблен в эту женщину и пользуется у нее успехом, рентгеновский снимок ее легких – и это заставляет молодого человека особенно страстно почувствовать любовь к ней и ревность к этому всемогущему сопернику, умеющему видеть ее легкие».

Конечно, прочитав такое, всякий более-менее любопытный советский человек бросался в близлежащую библиотеку на поиски «Волшебной горы»!

Экранное воплощение

Наш выдающийся, склонный к мистике кинорежиссёр Андрей Тарковский под впечатлением от чтения высказывался о желании экранизировать роман Томаса Манна, и, проживи он подольше, наверняка эту идею осуществил бы.

Зато другому юбиляру, роману Виля Липатова, с добротной отечественной экранизацией повезло: режиссёр-постановщик 6-серийного фильма «И это всё о нём» Игорь Шатров, мягко говоря, не Тарковский, однако, передать и сюжет, и романтический пафос, и, что называется, нравственный посыл романа ему вполне удалось. Премьерный показ фильма по Первой программе ЦТ состоялся с 24 по 30 марта 1978 года. Сериал, хорошо помнится, стал сенсацией. Впечатление от картины было соизмеримо с убойным эффектом от показа «Большой перемены» или «Семнадцати мгновений весны».

Исполнитель роли комсомольца Евгения Столетова молодой актёр Игорь Костолевский тотчас после премьеры выдвинулся в звёзды первой величины, Евгений Леонов и Леонид Марков подтвердили свой высочайший класс, песни Евгения Крылатова на стихи Евгения Евтушенко незамедлительно вошли в народный обиход, но главным потрясением от фильма, чаще неосознаваемым, стало его драматургическое решение: автор сценария Виль Липатов замаскировал под детектив морально-психологическое расследование, социологический трактат, философскую притчу. В сущности, этот ныне подзабытый, а на деле великий писатель, оказался прогнозистом куда более точным и ответственным, нежели по сию пору воспеваемые фантасты братья Стругацкие.

Между прочим, в некоторых своих главных чертах картина «И это всё о нём» подобна гениальному «Сталкеру» Тарковского, снятому по повести и по сценарию Стругацких. И там, и там опрокидываются базовые жанровые ожидания зрителя: в «Сталкере» он до последней минуты надеется на Чудо, у Липатова и Шатрова вместе с сыщиком Прохоровым (акт. Е. Леонов) методично разбирается в персональных мотивах противостоящих Столетову персонажей, рассчитывая на то, что закрученная интрига разрешится «самым интересным образом», а убийца комсомольца-идеалиста (фактически «идиота» в понимании Ф. Достоевского) будет схвачен за руку и предстанет перед судом.

Однако же, предельным «чудом» в «Сталкере» становится то бессмысленное обстоятельство, что дочь главного героя по имени Мартышка передвигает взглядом гранёные стаканы. Вот и преступление у Липатова разместится в результате на невидимой территории метафизического противоборства добра со злом, а не в грубом материальном мире и не в социальной реальности. Воистину в свободной форме его романа, а потом и киносценария, «жизненная мудрость нашла прибежище от школьной мудрости», то есть общеупотребительные жанровые клише оказались смятены, дискредитированы, изъяты, в результате чего «И это всё о нём» вышел за пределы производственного романа, детективного романа, даже и социально-психологического романа. «Я его уже давно вижу!» – мог бы повторить в 1974-м Виль Липатов вслед за одним из персонажей Томаса Манна, имея в виду скорое будущей своей родной страны, где перестройка и кошмарные пораженческие 1990-е словно бы явились прямым следствием мощной идеологической работы дьявольского тандема Гасилов/Петухов. «Гасиловщина! – с энергией произнёс Прохоров. – Она страшна как осколочная бомба, ибо бьёт с одинаковой силой во всех окружающих… Гасиловщина! – снова с силой произнёс Прохоров. – Гасиловщина!»

Забытый писатель

В сравнительно недавней (от 18 февраля 2021 года) сочувственной по отношению к Вилю Липатову статье о творчестве писателя на литературном сайте «Горький» известный прозаик Роман Сенчин рассказывает: «Несколько лет назад мы заговорили с родителями о советской литературе времен так называемого застоя. Я, помню, утверждал, что с конца 1960-х до начала 1980-х мало что появлялось стоящего, почти ничего не пережило испытание временем, многие и многие забыты, в том числе и Виль Липатов. С чего я упомянул именно его? Наверное, потому, что незадолго до того прочитал в старенькой, истрепанной «Роман-газете» его роман «Игорь Саввович» и был впечатлен не столько сюжетом, сколько слогом, интонацией, какой-то тяжелой и крепкой авторской поступью. До «Игоря Саввовича» я читал повесть «Серая мышь» и видел два фильма по липатовским произведениям. Но ощущение прошлого, которое уносит река времен, было сильно.

«Почему это забыт? – возмутилась мама. – Мы отлично помним и перечитываем».

Хотелось ответить: «Ну и хорошо», – но остановило то, что родителям далеко за семьдесят. Может быть, отлично помнят шестидесятилетние, но для моего поколения, людей в районе пятидесяти, Виль Липатов и его сверстники или неизвестны вовсе, или смутно знакомы по пионерско-комсомольской юности. А ведь их книги могут быть интересны и сегодня. Не стоит сдавать их в утиль или прятать в чулан. Лучше – полистать, а то и зачитаться...

Виль Липатов был знаковым писателем 1970-х, и на его книгах выросли последние советские романтики…»

Сенчин прав в том, что Липатовым и некоторыми сброшенными с корабля современности его коллегами действительно легко «зачитаться». Сенчин не прав в том отношении, что на автомате прописывает Виля Липатова по ведомству «советской романтики», как поступала и дряхлевшая, уже напропалую вравшая сама себе про себя поздняя советская власть, вручившая писателю за сам роман Первую премию на Всесоюзном литературном конкурсе имени Николая Островского и Премию имени Ленинского комсомола за сценарий одноимённого телефильма, тем самым всё упростив и выхолостив подлинное содержание и романа, и фильма.

Параллель между героями Липатова и Достоевского

Выше мы уже намекали на очевидную связь образа Жени Столетова с образом князя Мышкина из романа Достоевского – идеального человека, на практике воплощающего христианский идеал. В Древней Греции идиотом называли «гражданина полиса, живущего в отрыве от общественной жизни, не участвующего в общем собрании граждан полиса и иных формах государственного и общественного демократического управления». Липатов парадоксальным образом переосмысливает исходный термин: его Столетов, наоборот, фанатеет от общественной жизни и купается в ней, однако, как выясняется, реальная власть в «обществе развитого социализма» втихомолку перешла к своекорыстным и внешне совершенно респектабельным индивидуалистам-манипуляторам Гасилову и Петухову, вдобавок умело сваливающим вину за что бы то ни было на «ранее провинившихся» в лице, например, Аркадия Заварзина. С их точки зрения комсомолец Столетов – форменный идиот, романтическая балаболка, а не лидер общественного мнения. И, конечно, не заметны им в манере и во внутреннем строе Столетова черты эпохального персонажа Фёдора Достоевского, существовавшего в ореоле святости.

Время в романе Липатова

Безотказно действует в романе и особенно в фильме стратегия работы Липатова с категорией «время». Регулярно возникающие предупредительные «титры» – «За пять месяцев до происшествия»… «За шесть лет до происшествия»… «За два месяца и двадцать два дня до происшествия»… «За пятьдесят минут до происшествия» и, наконец, «За минуту до происшествия» – действуют на читателя и зрителя завораживающим образом. Этот, казалось бы, грубый приём жанрового происхождения осуществляет нашу тонкую психологическую настройку, намекая на то, что пресловутое «происшествие» – событие едва ли не сакральное. А ведь так и есть: в центре сюжета не менее, чем смерть святого: «…Женька не услышал крика пришедшего в себя Заварзина, не почувствовал, что его схватили за рукав так, что затрещала рубаха. «Стой! Остановись!» Женька не остановился – шагнул в духовитую темень и теплоту черёмуховой поляны с Кривой берёзой в самом центре…»

Образ Жени Столетова как святого

Липатов творит Миф. В романе это сделано гораздо более явным образом, нежели в фильме: всё-таки постановщику Игорю Шатрову не достаёт поэтической мощи, он по преимуществу бытовик. Между тем, в финале романа находим следующую значимую сцену, которой нет в телекартине:

«…Жадно затянувшись сладким и крепким дымом, внезапно почувствовал, что теряет ощущение времени и пространства. Такое с капитаном Прохоровым случалось довольно часто, и он сразу понял значение случившегося как тягу к перемещению… Живя одновременно утром, днём, вечером и ночью, Прохоров через неопределённость пространства перемещался в прошлое, и он не мог бы ответить, когда и каким образом оказался возле могилы Женьки… Прохоров вошёл в металлическую оградку, сел на кедровую скамейку, врытую в тёплую землю; по-прежнему затерянный в пространстве и времени, замер. Тишина покачивала его, как на волнах, время, казалось, струилось через Прохорова, и если бы его сейчас спросили, какой сегодня день недели, месяц, год, Прохоров не понял бы вопроса… Женька лежал близко – внизу, в двух с половиной метрах от Прохорова… Лёгкий озноб катился по спине… Прохоров поднялся, криво усмехнувшись, вынул из заднего кармана тяжёлый пистолет; стараясь не греметь металлом, он вынул из пистолета обойму, нагнувшись, резким движением вонзил её в землю возле подножия памятника. Заросшая травой крыша последнего Женькиного дома была ещё мягкой, неслежавшейся, и обойма с патронами исчезла бесследно. После этого он опять ощутил, как тело покачивает тишина, как лёгким не хватает воздуха, и опять почувствовал жадность к движениям, потребность перемещаться в пространстве, чтобы не плыть по воле тишины и безвременья… Прохоров не вернулся в реальность и тогда, когда поймал себя на том, что с опущенной головой и руками, заложенными за спину, шагает по длинной деревенской улице – куда и зачем, неизвестно!»

Где-то на самой своей глубине роман «И это всё о нём» сориентирован на жанр «жития святых», как, впрочем, и вся героическая советская мифология. «”Я многому научился у Евгения, – сказал Прохоров. – В деревне, пожалуй, нет человека, который бы не испытал светлого влияния личности вашего сына, Евгения Сергеевна…” Прохоров стоял прямо, руки держал по швам и, конечно, не замечал, что принял парадную стойку. “Спасибо вам за Женьку, – тихо продолжал он. – Мать Столетова для меня звучит так же, как мать Матросова…”» Ещё и Евангельские мотивы здесь очевидны. Виль Липатов вызывающе серьёзен, чего не скажешь о Томасе Манне.

Эхо «Волшебной горы» в советском произведении

В сознании внимательного читателя роман Виля Липатова рифмуется с романом Томаса Манна, многократно соотносится по самым разным параметрам. В центр «Волшебной горы» поставлен практически такой же молодой человек, как и комсомолец Евгений Столетов, – Ганс Касторп, и он тоже несомненный герой Мифа, который Томас Манн творит на наших глазах. «Мы склонны придавать его судьбе сверхличное значение», – неслучайно замечает рассказчик в самом начале романа. Итак, Ганс Касторп приезжает погостить к своему двоюродному брату в туберкулёзный санаторий, что в Альпах, неподалёку от Давоса (сразу вспоминается печально известный Всемирный экономический форум или попросту Давосский форум), всего-то на три недели; первоначально отказывается даже мерить себе температуру. В первые дни его удивляет то обстоятельство, что здешние больные относятся к миру здоровых людей, расположенному «внизу на равнине», с явным презрением. Похоже, они упиваются своими болезнями, и вот уже юноша Касторп втягивается, заражаясь царящими здесь настроениями, среди которых праздность идёт рука об руку с высокомерием и гордыней. Почти волшебная сказка, несомненное волшебное место: здесь всё поставлено с ног на голову! Доктор Кроковский в обязательном порядке собирает больных на лекцию, чтобы внушить им: «Симптомы болезни – это замаскированная любовная активность, и всякая болезнь – видоизменённая любовь».

«Я ведь здесь только гость, – рассуждает, внутренне защищаясь от здешних агрессоров, Ганс Касторп. Я здоров и, слава богу, вообще иду не в счёт, а к следующей лекции меня уже здесь не будет». Как бы не так! Никто его отсюда не отпустит. Вместо трёх недель Ганс останется здесь на несколько лет. Традиционный для немецкой культуры роман воспитания – вот жанр «Волшебной горы». «Принято считать, что глупый человек должен быть здоровым и заурядным, а болезнь делает человека утончённым, умным, особенным. Такова общепринятая точка зрения. Разве нет?» – пробует приспособиться к новой ситуации наш «трудновоспитуемый» Ганс Касторп. Точнее, конечно же, не «наш», а «ихний». В 1918 и 1922 гг. были опубликованы два тома «Заката Европы» Освальда Шпенглера, и Томас Манн, конечно, находился под впечатлением от них, а нынешнее умонастроение европейцев, в особенности европейских элит, подтверждает, что саркастический тон великого немецкого писателя столетней давности был обоснован: болезнь и сопутствующее высокомерие по сию пору прогрессируют. Уже не только в горах, но и на равнинах.

Как, впрочем, был обоснован и героический пафос Виля Липатова. Вдобавок правота его заветных героев находит всё больше подтверждений в поистине исторических событиях самого последнего времени. Так что стенания Романа Сенчина относительно того, что «книги Виля Липатова вряд ли снова войдут в читательскую моду; во многом они устарели» – беспочвенны. Стоит только качественно переиздать и маленько прорекламировать, как наши люди перечитают, оценят и заново полюбят. И не только в Москве, но и допустим, в Днепропетровске, где в 1988-м был в очередной раз переиздан стотысячным тиражом и успешно распродан роман «И это всё о нём». Как раз экземпляр от днепропетровского издательства «Проминь» из фонда ТОНБ использовался при подготовке этого юбилейного литературного обзора.

«Послушать его стоит, он умеет говорить, – восхищается Ганс Касторп одним из тогдашних альпийско-давосских краснобаев. – Каждое слово у него точно выскакивает из рта, и оно какое-то круглое и аппетитное. Когда он ораторствует, мне всегда представляется, что это не слова, а свежие булочки».

«Одноходка – это квартира с одними дверями. Вся человеческая жизнь тоже своего рода одноходка, - рассуждает в беседе с опасным и пока ещё колеблющимся Заварзиным следователь Прохоров. – Одни двери в жизнь – трудовые! Всё иное – чердачные ходы и оконные лазы…»

Подводя итоги

Итак, перед нами совсем старая книга про зазнавшихся больных, написанная немецким гением в режиме острого сарказма. Социальные последствия: Нобелевская премия через 5 лет.

Ещё у нас на столе относительно старая книга про смертельную сшибку идеалистов с противными циничными скептиками, написанная мастером русской прозы в режиме ответственного, хотя и пристрастного расследования. Социальные последствия: премия Ленинского комсомола спустя 4 года.

Читать в любой последовательности, в любом настроении и в любом возрасте.

Список книг

Волшебная гора [Текст (визуальный): непосредственный]: роман / Томас Манн ; пер. с нем. В. Станевич, В. Куреллы. – Москва : АСТ, 2019. – 894, [1] с. ; 21 см. – (Библиотека классики). – ISBN 978-5-17-112642-1.

И это все о нем: роман. – Днепропетровск: ПРОМИНЬ, 1988. – 422 с. – (школьная б-ка). – ISBN 5-7775-0036-6.

Каталожные карточки книг