Продолжаем знакомиться со свежими книгами из серии «Научная библиотека» от издательства «Новое литературное обозрение». На этот раз в поле зрения попал увесистый том «Культура. Литература. Фольклор» (М.: Новое литературное обозрение, 2023. – 784 с.: ил.) за авторством Александра Белоусова. «Кто таков, почему не знаю?!» - как выражался в сходных ситуациях Василий Иванович Чапаев - один, между прочим, из героев этого самого Белоусова.
Вопрос не праздный. Издательство «Новое литературное обозрение» донельзя квалифицированное, но со своей, что называется, репертуарной политикой, со своим «либеральным» подходцем: у иных авторов они издают каждый чих, других же, и порой весьма дельных, десятилетиями замалчивают. Белоусов вроде бы из их песочницы: родился в Риге (1946), учился в Латвийском госуниверситете, доучивался в Тарту у Лотмана, где написал и защитил в1980-м кандидатскую диссертацию «Литературное наследие Древней Руси в народной словесности русских старожилов Прибалтики». Оппонентами тогда значились выдающиеся Александр Панченко и Борис Успенский.
Потом преподавал в Тарту, Таллине, Ленинграде и Санкт-Петербурге. Регулярно организовывал фольклорные экспедиции, плотно сотрудничал с таким легендарными филологами, как Сергей Неклюдов и Татьяна Цивьян. И при всём том – лишь отдельные статьи в малотиражных коллективных сборниках и ни единой персональной монографии! Хотя всех вышеперечисленных его коллег именно персонально издавали килотоннами. «Что это было, лорды?!»
Поступившая в фонд нашей библиотеки книга – первая в послужном списке выдающегося учёного. До Белоусова, слава Богу, снизошли. Впрочем, для этого ему потребовалось… умереть (2023). Абсолютно загадочный сюжет. Чем он не угодил «либеральной публике» при жизни? С Вадимом Кожиновым не дружил и в газете «Завтра» не печатался. Чудны дела твои, Господи. Вот разве что отец его, Фёдор Иванович, потомственный рабочий-литейщик, был в 1950-м отмечен Сталинской премией за открытие в области сталелитейных технологий. А ведь да, пожалуй, достаточное объяснение; такого они не любят и не прощают. Это же у Сталина «сын за отца не отвечает», а у них, видимо, отвечает.
Оставим, однако, конспирологию и сопутствующее брюзжание: солидный сборник всё-таки издан, пришло время им насладиться. В своём предисловии со знаковым названием «Первопроходец» Сергей Неклюдов по-честному замечает:
Он первым в отечественной научной традиции заговорил о городском фольклоре, о детском и школьном фольклоре, о современном анекдоте – как о новых, совершенно ещё не изученных предметах исследования. Новыми они были и потому, что все эти предметы рассматривались иначе, чем раньше – так сказать, антропологически (хотя подобная терминология тогда ещё не была в ходу), в качестве фрагментов урбанистического культурного пространства. Впервые с начала 1930-х годов поле фольклористических исследований было расширено далеко за пределы привычных и допущенных к рассмотрению традиционных форм. Эти малотиражные издания (менее 300 экземпляров) явились подлинными событиями в нашей научной жизни, с них началось целое направление отечественной фольклористики, обязанное своим возрождением, а точнее – созданием, А. Ф. Белоусову.
В заключение Неклюдов советует читателю не ограничиваться лишь интересующими его темами, но – прочитать книгу от начала до конца, с первой до последней страницы:
Очень советую выбрать именно этот путь. Перед вами развернётся широкая панорама русской культуры последних двух веков, с её обыденными формами, литературными и фольклорными традициями, с подробным рассмотрением её ярких проявлений и образцов. Александр Фёдорович пишет жёстко и немногословно, при этом точно, с большим вниманием к наиболее значимым, но не всегда очевидным деталям. Гарантирую: вы много нового узнаете даже о тех предметах, которые ранее казались давно и насквозь знакомыми.
Так и есть, впечатления незабываемые. Тем более, что все без исключения темы – исключительно «вкусные».
Добродушно смеёмся над разделами «Русский школьный фольклор», «Современный анекдот», «Садистские стишки», «Фольклорная судьба “электрика Петрова”» и «Недолго мучилась старушка…». Однако же, похохатывая, узнаём много нового. Например, Белоусову удалось в ряде случаев выяснить, кто персонально сочинил те или иные знаменитые образцы «народного творчества». Скажем, так называемые «хэппиэндовки», потешно полемизирующие с традиционными «садистскими страшилками», принадлежат перу юмориста Вадима Томина:
Петька забрался в чужой огород.
Там и нашёл его сторож Федот.
В ужасе Петька к малине приник…
«Кушай спокойно!» - позволил старик.
Выясняется, что анекдоты про Василия Ивановича и его доблестного ординарца Петьку, появившиеся где-то в середине 1960-х, сложились не сами собою, а по велению партии, правительства и компетентных органов:
Возникновению анекдотов о Чапаеве могли способствовать торжества по случаю тридцатилетия выхода фильма на экраны страны, но есть и особая версия их происхождения, согласно которой они были специально запущены, чтобы сбить волну анекдотов о Ленине.
«Эх, Петька, потомки о нас ещё песни слагать будут!» - «Анекдоты, Василий Иванович, анекдоты…»
Когда-нибудь мы непременно узнаем все фамилии членов авторского коллектива!
Белоусов проходится по основным циклам и тонко, да попросту новаторски их анализирует:
Анекдотический цикл о Штирлице – единственный, в котором каламбуры играют столь важную роль: двуплановость каламбура подобна характерной для «разведческого» фильма двусмысленности предмета, персонажа и действия. Обнажение скрытого смысла высказывания в словесной игре соответствует жанровой специфике телесериала, что и способствовало бурному развитию каламбурного начала в анекдотическом цикле. Около сотни известных к настоящему времени анекдотов этого типа демонстрируют многообразие словесной игры:
“До Штирлица не дошло письмо из Центра. Не дошло, хотя он перечитал его ещё раз”.
“Штирлиц потерял передатчик, и его весь вечер бил озноб. Озноб был радистом и без передатчика работать не мог”.
”Штирлиц бил наверняка. Наверняк отбивался как мог. А Мог был крепким парнем”.
“Штирлиц встал спозаранку. Румынская разведчица облегчённо вздохнула”.
Дальше – больше:
Олицетворение «озноба» - всего лишь случайное совпадение с анималистическими представлениями наших предков. Оно обусловлено общим принципом порождения каламбуров подобного рода: с реально существующими словами сталкиваются вымышленные для них омонимы – ложные слова, слова-призраки, которые могут существовать лишь под видом экзотических собственных имён. Игра словами оборачивается игрой воображения. «Люди в сугубо фамильярных условиях, - писал о пережитках “вольной народно-площадной речи” М. М. Бахтин, - предаются бесцельной и необузданной словесной игре или отпускают на волю своё словесное воображение вне серьёзной колеи мысли и образного творчества». Она не столь уж бесцельна в анекдотах о Штирлице. Ложные слова играют ту же роль, что и фантастическая образность «сюжетных» анекдотов, обостряя и подчёркивая комическую суть анекдотического цикла. Обыгрывается совмещение лица и маски, тайного и явного, столь характерное для персонажа из современной версии древнейшего сюжета о том, как «один из нас», преодолев границу (перелез стену, перешёл границу, переоделся «по-ихнему», заговорил «не по-нашему, «вскликнул Магмета», как советует Афанасий Никитин, оделся французом, как Долохов), проникает к «ним». Его двусмысленность осознаётся как конструктивный принцип анекдотической темы.
Тот, кто не жалует анекдоты или хотя бы каламбуры, благодарно отметит в книге Белоусова запись из дневника Корнея Чуковского, вот только что проводившего за порог Леонида Утёсова, вечер напролёт забавлявшего честную компанию литераторов анекдотами, но явно переборщившего:
Почувствовал пресыщение анекдотами и даже какую-то неприязнь к Утёсову. Какой трудный, неблагодарный и внутренне порочный жанр искусства – анекдоты. Так как из них исключена поэзия, лирика, нежность – вас насильно вовлекают в пошлые отношения к людям, вещам и событиям – после чего чувствуешь себя уменьшенным и гораздо худшим, чем ты есть на самом деле.
Что есть, то есть. Всесоюзный дедушка Корней Иванович сигналит нам о переключении регистра? Похоже на то. И всё-таки в завершение темы ещё один виртуозный текст, который Белоусов квалифицирует как «суперанекдот» 1980-х и как метатекст, в свёрнутом виде демонстрирующий ведущие анекдотические темы того времени:
“Жена с любовником лежит в постели. Звонок в дверь. Вовочка бежит открывать. На пороге стоят Василий Иванович с Петькой. Оба евреи”.
Повеселились и хватит. Тем более, что остальной объём книги посвящён темам серьёзным.
Не из литературы, а из реальных экспедиций по русскому и по не русскому Северу почерпнул Александр Белоусов сведения об удивительной культуре старообрядцев:
…Лишь имена неких Парамонов и Никит, сохранившиеся в названиях деревень, ещё продолжают напоминать местному старообрядческому населению о его “дедах и прадедах”, которые появились и обосновались здесь во времена “гонений” на “старую веру”. <По рассказам информантов> невидимому сверхъестественному миру добра противостоит видимый («до конца света») сверхъестественный мир зла: «бесов многие видели, ангелы никому из нас грешных не являются». Однако, не меньшее число сторонников имеет другая точка зрения, согласно которой и мир зла становится невидимым для людей: «нечистая сила» «раньше, говорят, в прежности была» и «бесы являлись в разном виде», а «сейчас нечистой силы нет». Этой не-явленности сверхъестественного мира оказывается достаточно, чтобы объявить его несуществующим, так как критерием существования признаётся лишь видимость деятеля (предмета) явления. И «чёрта нет, поэтому его никто не видел», и потусторонняя жизнь вызывает сомнения: «оттуда никто не приходит и нам не рассказывает», - кругозор информантов принципиально ограничен видимым миром («на небо» ведь «не полезешь»)…
Городской фольклор рассматривается в книге ещё и на материале классической русской литературы: роман Ф. Достоевского «Подросток» обнаруживает благодаря этому новые неожиданные смыслы. А вот в главе «Песня о “Буревестнике”» речь не о тексте Максима Горького, а о трагическом плавании 29 августа 1926 года колёсного парохода «Буревестник» постройки 1899 года. На борту было 372 пассажира и 11 членов экипажа. Пароход врезался в стенку железобетонного мола и начал тонуть. Спасательные средства, как почему-то водится, оказались неготовыми, началась паника, погибло по слухам 150 человек, хотя власти официально признали 66 жертв. Белоусов рассматривает историю жанра «народная песня о трагическом крушении», начиная с печально известной железнодорожной «Кукуевской костоломки» 1882 года.
Разобрав песню из 1920-х, приводит слова легендарного В. Я. Проппа: «От вымышленных героев эпоса, сказки и баллады фольклор пришёл к изображению реальных лиц и реальных событий». Песня о «Буревестнике» производила грандиозное впечатление на современников. Известный поэт и прозаик Вадим Шефнер свидетельствовал: «…Её долго исполняли певцы на ленинградских рынках и во дворах». Популярнейший жанр песен-хроник вскоре умер: 8 июня 1935 года был издан приказ «О борьбе с музыкантами, певцами и продавцами запрещённых песен на рынках и базарах», согласно которому их распространители привлекались к уголовной ответственности, а участковым инспекторам ставилась задача при обходе своих кварталов задерживать всех музыкантов и певцов. «Это нанесло непоправимый урон жанру песен-хроник, да и всему городскому фольклору», - справедливо печалится Белоусов.
В связи с этим уместно будет привести слова популярного в конце прошлого века рок-музыканта Дэвида Бирна: «У каждого есть такая песня, которая "переносит" в яркое воспоминание о раннем романе или каком-то другом формирующем опыте. Песни в этом смысле похожи на запахи: они извлекают из нашей памяти миры, конкретные места и моменты».
Грамотно выстроенная книга Александра Белоусова словно качает на волнах памяти – нашей собственной или же коллективной. От смешного - к трагическому, от анекдота - к песне, кладбищенскому стихотворению, виртуозной новаторской прозе и трагической судьбе её создателя. Материал чаще неизвестный, а всё равно эмоционально цепляющий, вроде одного примечательного «жестокого» романса:
Стучат сапожки по бульвару,
Сигара светится во рту.
О, дайте, дайте мне гитару,
Я про разбойников спою…
Белоусов замечает:
Городской фольклор отличается прежде всего сложностью своего характера: с одной стороны, он укоренён в бытовой повседневности, неразрывно связан с летучей городской молвой, а с другой стороны – он опирается на профессиональное искусство, многое заимствуя из него, приспосабливая его к интересам и потребностям бытовой жизни. Возвышение быта до уровня искусства и одновременно с этим обытовление самого искусства – основная особенность городского фольклора, который сохраняет и уравновешивает в себе различные явления городской культуры.
Впрочем, это лишь половина сборника. Далее совсем уже серьёзное содержание:
- «Фармазоны» (Народные представления о масонстве),
- Быт и фольклор подростков в произведениях Ф. М. Достоевского,
- Институтки,
- Институтки в русской литературе,
- Враги сказок,
- Образ семинариста в русской культуре,
- Поэзия провинциальности,
- Мифологический аспект стихотворения А. С. Пушкина «Зимний вечер»,
- Из истории русской «кладбищенской» поэзии на примере стихотворения К. Случевского «На кладбище»,
- Разбор поэмы Э. Багрицкого «Смерть пионерки».
Громадный раздел посвящён творческому пути и трагической судьбе незаслуженно забытого у нас прозаика Леонида Добычина, которого, кажется, именно Александр Белоусов извлёк в своё время из тьмы небытия и забвения.
Венчают уникальную книгу содержательные интервью Александра Белоусова разных лет.
✤✤✤✤✤
