Тем не менее, это именно смысловая пара. Да попросту сладкая парочка для гурманов!
Обе книги повествуют о современности и в целом не нарушают утилитарную логику. В обоих романах имеется всего по одному фантастическому допущению: у Мьевиля это парадоксальное сосуществование в едином трёхмерном пространстве сразу двух городов – Бешеля и Уль-комы, у Сальникова это бытование стихотворений в качестве уголовно наказуемых наркотиков. У обоих при этом если не задворки цивилизации, то определённо не столицы (Бешель с Уль-Комой где-то, видимо, на Ближнем Востоке; Сальников же мотает свою героиню Лену между Нижним Тагилом и Екатеринбургом). То есть вполне себе заурядная и клишированная повседневность проверяется в обоих случаях на вшивость и на излом с помощью некоей сильной, хотя и не предельной метафоры.
Алексей Сальников провёл молодость как раз в Нижнем Тагиле, а с 2005 года проживает в Екатеринбурге. Дебютировал как поэт, сам считает себя преимущественно поэтом, выпустил несколько стихотворных сборников, но прославился на ниве прозы, сочинив теперь уже легендарный роман «Петровы в гриппе и вокруг него» (журнал «Волга» №5-6 2016; книжный вариант – 2017), который вдобавок не так давно экранизировали.
От «Петровых» литкритики были преимущественно в восторге, «Опосредованно» они по большей части поругали. Книгу эту читать трудно, но полезно. Признаемся: периодически, как и в случае Мьевиля, приходишь к выводу, что сочинил сей 400-страничный опус графоман. Ну и что? Графоман разве не человек? Что же теперь, если ненароком и на чей-то неосторожный взгляд человек – «графоман», то и не читать его, не осмысливать его тяжёлый случай? Думаю, дело в том, что оба автора силятся прорваться к некоей совсем новой поэтике, а это чревато стилистическими сбоями и художественными проблемами.
Между прочим, роман «Опосредованно» издан гигантским по нынешним временам тиражом в 12 тысяч экземпляров. Люди, выходит, к этому роману тянутся.
В несколько деформированном мире, который предъявляет Сальников, опытные дилеры секретно скупают у производителей литры (читай «сочинителей стишков») их продукцию, а потом распространяют среди немногочисленных любителей поэтического дурмана. Один из таких дилеров, циничный Дмитрий, в диалоге с героиней Еленой разъяснит, откуда взялось странноватое название романа:
«Вот есть театр, есть кино, есть литература, а есть стишки, которые не искусство вовсе, но просто умение копнуть в себе поглубже, так я понимаю, попытка понять и выразить словом то, как ощущает себя не разум, но психика, как она входящие сигналы принимает, как она себе представляет то, что вокруг творится. У литературы есть эстетическая задача, история какая-то. А "стишки" – это похоже на, помнишь, в советском телевизоре был такой жанр художественных зарисовок, когда рекламы не было и всякой парашей паузы заполняли: природу там снимали, улицу. Или во время прогноза погоды пускали снятое в городах. Вот это вот стишки, извини. Это разные жанры! Если и относятся к литературе стишки, то разве что опосредованно. Часть приёмов оттуда. То, что их тоже приходится придумывать и записывать. Но этим ведь всё, сходство заканчивается…»
Сальникову-поэту, видимо, очень хотелось сделать художественную, а не научно-популярную вещь о том, как его самого, что называется, вштыривает в процессе сочинения стихов и в процессе их любовного потребления, вот и приравнял поэзию к наркомании на уровне не только фабулы, но и картины мира. Различимо здесь чрезмерное самолюбование утончённого человека из богемы, дескать, у нас-то особое психическое устройство. В качестве противовеса вспоминаешь принципиально иную поэтику: «Стих встаёт, как солдат. /Нет, он как политрук, /что обязан возглавить бросок, /отрывая от двух обмороженных рук /землю (всю), /глину (всю), /весь песок» (Б. Слуцкий). Какой уж тут расслабляющий «приход», здесь героическое усилие.
Впрочем, мотив поэтической наркомании запрятан Сальниковым глубоко: на девять десятых «Опосредованно» представляет собой едва ли не «женский роман». Мелодраматические, сентиментальные, да попросту бытостроительные элементы доминируют. Умирают одни близкие, рождаются новые и новые; муж Володя ушёл, муж Володя вернулся, приведя в дом, где уже есть рождённые от него Леной близняшки Вера с Аней, ещё и маленького сына от промежуточной супруги; а Лена, давно превратившаяся в авторитетную училку математики, продолжает держать в тайне ото всех своё порочное пристрастие к «стишкам»…
Вероятно, Сальников хочет, чтобы читатель на физиологическом уровне ощутил, какого уровня психофизическое давление претерпевает героиня, не желающая предавать, так сказать, идеалы юности. Кондовый жанр «семейная сага» в какой-то момент становится до того невыносим, что хочется бросить чтение. Но потом-то спохватываешься: а что же там на Лениной душевной глубине и какое завершение получит потайной мотив «поэзия/наркомания»? И тогда возвращаешься к «неинтересному» женскому роману, потихоньку свыкаешься с бытовой текучкой, успокаивая себя тем, что «у всех примерно то же самое» и «ничего страшного, надо терпеть, нужно дотерпеть, раз уж связался, до книжкиного конца».
В «Опосредованно» есть элементы альтернативной истории. Например, крайне важный здесь Александр Блок – не поэт, но знаменитый и плодовитый в своё время романист. В его прозаических текстах подробно размечена та плоть быта, которая лишь намекала на возможность поэтической речи по своим мотивам, но в стихи так и не воплотилась, потому что в альтернативной реальности поэта Александра Блока, который написал, допустим, «Девушка пела в церковном хоре», попросту не существует. В «Опосредованно» приводится реконструкция некоего набухающего стишка «по его размытым описаниям в романе Блока», сделанная одним из коллег Лены по теневому поэтическому бизнесу, которую осведомлённый читатель должен сам соотнести с каноническим стихотворением Блока исторического: «Девочка в церковном хоре пела, о том, кто голоден и одинок, кто по дороге идёт несмело, потому что очень уж занемог… Дом его станет серым, стекло треснет и разобьётся, потому что назад никто не вернётся». Таким вот грубым образом Сальников пытается наглядно показать, что такое поэтически-наркотический «приход» – это когда после коряво-нелепой реконструкции в параметрах бытовой речи прочитаешь или припомнишь соответствующее стихотворение исторически существовавшего Блока и, возможно, испытаешь катарсис.
«Вот это сумасшествие, скрытое в стихотворцах, меня всегда напрягает»,
– замечает один из персонажей Сальникова.
«Если бы Лену спросили, чем же литра отличается от привычного ежедневного говорения, вряд ли она смогла бы сказать что-то определённое, а скорее показала бы что-то беспомощной, но при этом восторженной жестикуляцией»,
– смягчает оценку своего персонажа Алексей Сальников. Вот и весь его роман есть, скорее, беспомощная и восторженная, а при этом достаточно выразительная жестикуляция на тему сумасшествия, именуемого Поэзией.
✤✤✤✤✤
