Михаил Викторович Панов (1920–2001) – великий русский учёный, доктор филологических наук, профессор, глава Московской лингвистической (Фортунатовской) школы. Автор фундаментальных трудов по русской фонетике, орфографии, орфоэпии, морфологии, синтаксису, по истории русского языка, социолингвистике, стилистике, истории языка русской поэзии XVIII–XX вв. Автор и руководитель учебников русского языка для школы, для педтехникумов, для высшей школы. Автор статей и книг по методике обучения школьников, ярких научно-просветительских книжек, составитель «Энциклопедического словаря» для школьников, один из авторов «Энциклопедии для детей Аванта+» и др.

Михаил Панов – человек интересной, даже героической судьбы. В 1941–45 гг. он воевал в качестве командира противотанкового артиллерийского взвода. В 1945–53 гг. работал школьным учителем. В Институте Русского Языка АН СССР с 1958 по 2001 был зав. группой фонетики, с 1963 г. – зав. сектором современного русского языка…

Это сухое перечисление нужно для того, чтобы ярче высветился характер книги, которая недавно поступила в фонд нашей библиотеки. Книга вполне по уровню академическая, но одновременно лёгкая, где-то даже хулиганская. Книга вся на контрастах. «Можно я вас немножко задержу, или у вас другие занятия? – обращается Панов к студентам Московского открытого педагогического института им. Н. К. Крупской в конце 1996 г. – Хочу возместить моё опоздание. У нас ещё одно занятие ведь есть? Или у вас зачёты пойдут? Не придёте? Нет? Ну, тогда я о Вячеславе Иванове скажу вам совершенно жалкие слова. Пешковский говорил: лекция не может состояться, если в аудитории меньше одного человека. Если кто-нибудь придёт, а сам я 25-го приду, и так как все аудитории будут заняты, если зачёты пойдут, то где-нибудь на ступеньках лестницы устроюсь с двумя-тремя слушателями и всё-таки постараюсь Вячеслава Иванова вам рассказать».

Такой вот был человек, а расшифрованная запись его лекций 1996–97 гг. получила название «Поэтический язык Серебряного века. Символизм. Футуризм» (СПб.: Нестор-История, 2019). Томик про акмеизм с имажинизмом, надеемся, на подходе.

Панов последовательно рассказывает про двадцать одного поэта первой половины минувшего столетия. Обильно цитирует стихи, умопомрачительно их комментирует, прослаивая весёлыми случаями из жизни: «Символисты устраивали какой-то вечер, приём, с буфетом. Среди устроителей был Юргис Казимирович Балтрушайтис. На вечер пришёл Михаил Кузмин, о котором, надеюсь, расскажу вам потом. Кузмин пошёл в буфет. Балтрушайтис, желая с ним познакомиться, к нему подошёл и представился: “Балтрушайтис”. Кузмин ответил: “Спасибо, я уже”. Почему такой ответ? – Кузмин не расслышал, ему показалось: “Угощайтесь”, или: “Не стесняйтесь”». История забавная, но всё-таки примерно на уровне реприз из КВНа с Первого канала или шуток юмора из телешоу Второго канала «Петросян с компанией».

Самое интересное, а именно научные выводы, – начинаются потом. Великий слухач Панов дотошно разбирает фонетические соответствия, которые привели к недоразумению. Ведь само по себе недоразумение для матёрого лингвиста Панова только повод:

«…Надо иметь в виду, что старомосковское произношение – с [с] твёрдым: угощайте[с] – вот это моё произношение тоже, но это и ваше произношение в прошедшем времени: очень немногие из вас говорят: боял[с’а], стремил[с'а] – после [л] вы прошедшее время тоже произносите с твёрдым [с]: стремил[са], боял[са]. А тогда произносили, в начале XX века, все. Вот он сказал “Балтрушайтис”, а тот сказал “Я уже” (смеётся)».

То есть Панов «на работе» даже и тогда, когда вроде бы релаксирует, когда балагурит со студентами в шуточном режиме.

Впрочем, по большей части со студентками: всё-таки пединститут. Ну, вся книга в этом смысле, в смысле живого общения, упоительна. Допустим, дотошно разбирая гениального Фёдора Сологуба (все его косвенно знают, потому что советская песня «Крылатые качели» – адаптированный вариант сологубовского стихотворения «кача-ает чёрт качели /мохнатою-ю рукой»), Панов упирается в стихотворение «Разбудил меня рано твой голос, о Брама!», написанное по его же собственным словам «как бы от лица индийской жрицы». А там про поклонение этой самой жрицы «священному Лингаму»: если знаешь, о чём речь, то в публичном тексте такое попросту неловко цитировать. Но Панов сначала зачитывает Сологуба в аудитории, а потом делает вид, что некомпетентен, произнося загадочный, даже и гротескный монолог: «Я не объясняю вам, что такое Лингам. Во-первых, потому что это неясно, во-вторых, потому что это не надо знать (ну, просто антинаучное утверждение – И. М.). У Сологуба слово с расплывающимся значением (что за вздор, ничего там не «расплывается»; вот же врёт – И. М.). Ну, ясно, что это какой-то священный предмет в индуистском культе. Смотрел честно, трудолюбиво по всем своим словарям – что такое Лингам, осталось неясным (без словарей понятно из самого текста – И. М.). Какой-то священный предмет индийского ритуала, ритуала индуизма».

Что это было, лорды?! Хитроумное побуждение учащихся к самостоятельной работе? «Седина в бороду, бес в ребро»? Неизвестно. «Смотрел трудолюбиво по всем своим словарям» – какой-то Козьма Прутков. От человека, который легко считывал второй, третий и даже двадцать пятый смысл самых запутанных стихотворений минувшей эпохи, на каждой новой странице ждёшь сюрпризов, парадоксальных, но безупречно доказательных трактовок – и человек этот ни разу тебя не обманывает! Так, под занавес Панов даёт разбор Николая Асеева, который традиционно проходит у нас по разряду «эпигоны Маяковского», и вот уже ты начинаешь разделять горячую любовь Панова к этому позабытому мастеру поэтического слова. Наконец кто-то внятно объяснил и поэму «Двенадцать», и лирику Блока; разложил по полочкам Валерия Брюсова, Андрея Белого, Мережковского, Гиппиус; выжал досуха Хлебникова, Маяковского, Пастернака; изящно реабилитировал Алексея Елисеевича Кручёных; просветил относительно малоизвестных Минского, Коневского, Каменского, Добролюбова; до уморы рассмешил Игорем Северяниным:

Валентина, сколько счастья! Валентина, сколько жути!
Сколько чары! Валентина, отчего же ты грустишь?
Это было на концерте в медицинском институте,
Ты сидела в вестибюле за продажею афиш, –

– отсюда, пожалуй, вышла добрая треть советских стихотворцев, включая знаменитых и талантливых.

О том, насколько творческая судьба Михаила Панова драматична, узнаём из любовно написанного предисловия подготовившей книгу Л. Б. Парубченко:

«Думать и писать о русском стихе М. В. Панов начал ещё школьником и занимался этим до конца своих дней. Он сказал однажды: “История русской поэзии – труд всей моей жизни, именно поэтому он никогда не будет окончен”. Сказал грустно, словно предвидя судьбу своего великого труда: рукопись после его кончины исчезла. Канул без следа и спецкурс “Лингвистика и преподавание русского языка в школе”… Эта рукопись-машинопись после его кончины тоже исчезла».

Ох, кто-то, изощрённо исходники упростив, сейчас защищает диссертации по краденым гениальным рукописям.

Ладно, будем благодарны уже за то, что у нас в фонде есть теперь одновременно изысканная, аналитически безупречная, смешная, провокационная, поэтически возвышенная книга на отличной бумаге и с выразительными портретами легендарных поэтов, наговорённая выдающимся знатоком русской литературы.

Был ведь свод небес голубой?
Бил ведь в скалы морской прибой?..
Будь доволен своей судьбой –
оставайся самим собой.
Помнишь, вился дым над трубой?
Воркотню голубей над избой?
Подоконник с витой резьбой?..
Будь доволен своей судьбой.

<…>

Мята, кашка и зверобой
пахли сладко перед косьбой,
гром гремел нестрашной пальбой,
словно сказочный Громобой.
Не хвались удач похвальбой,
не кичись по жизни гульбой,
не тревожь никого мольбой –
оставайся самим собой.

<…>

(Н. Н. Асеев, 1958)

✤✤✤✤✤