Некоторые ждут не дождутся тотальной цифровизации. Большинство сходит с ума от интернета, и почти каждый уже не в силах без него жить. Знаменитый фантаст Станислав Лем, который всё правильно предсказал и мало в чём ошибся, думал и писал о прогрессе цифровых технологий с плохо скрываемым ужасом.

«В 1995 году немецкие журналисты спросили его, боится ли он антиматерии. Лем ответил, что больше боится интернета, что послужило сенсационным заголовком для польской, немецкой и ещё бог знает какой прессы: ”Лем считает, что интернет опаснее, чем антиматерия!” Насколько мне известно, – делится биограф Лема Войцех Орлинский, – Лем был тогда единственным автором, который занимался технологиями и последовательно пугал угрозами развития интернета. Остальные скорее восхищались его возможностями».

Книга Орлинского «Лем. Жизнь на другой Земле» была издана по-польски в 2017-м, и переведена у нас в 2019-м (М.: Эксмо, fanzon). Это поистине увлекательная биография: информативная, очень динамичная, ловко скроенная, изобилующая стремительными переключениями с регистра на регистр – с жизнеописания на анализ собственно литературных текстов, с философских отступлений на социально-экономические экскурсы. Например, от Орлинского с изумлением узнаёшь, что ещё не так давно, когда у нас всеобщая электрификация с лампочкой Ильича воспринимались как нечто само собой разумеющееся, Польша испытывала катастрофу: «Свет был проблемой всех пригородов. Живя много лет под Варшавой, я сам помнил, что, когда приближалась гроза, нужно было всё сохранить и выключить компьютер, потому что вот-вот снова выключится свет – дай бог, чтобы в этот раз только на час, а не на всю ночь, потому что бывало и такое… В каком-то моменте разговора с Лемом нас прервала летняя гроза, которая прошла над Краковом. Молния ударила совсем близко, и вдруг в доме погас свет. Лем оживился, как будто получил какую-то хорошую новость. “Подождите секунду, я сейчас включу генератор!”– выпалил он и буквально выбежал из кабинета. Через мгновение раздался ужасный грохот, как будто от корабельного двигателя – как я позже узнал, это и был грохот корабельного двигателя. Лем вернулся счастливым». Давайте, поэтому, с благодарностью вспоминать ленинский план ГОЭЛРО, а то ведь как обсмеяли Советское прошлое в Перестройку, так до сих пор не покаялись.

И всё-таки возвращаемся к Станиславу Лему – как выяснилось по прочтении книги Орлинского, не кабинетному очкарику-сочинителю, но мастеру на все руки, где-то даже ремесленнику:

«Вооружённый базовыми знаниями в науке и технике, Лем заменил демона разрушения из своего детства на демона созидания. Собственными руками он создавал машины, про которые читал в научно-популярных книгах: катушку Румкорфа, машину Уимсхёрста, генератор Теслы. Всё это оборудование имело небольшую практическую ценность, но впечатляющий эффект, оно позволяло генерировать высокое напряжение, исчисляемое в тысячах и десятках тысяч вольт, но с такой незначительной силой тока, что можно было спокойно позволять играться ребёнку, он не причинит себе вреда. Зато в тёмном помещении можно было любоваться электрическими зарядами и ощущать себя Зевсом Громовержцем. Кроме того, Лем заполнял тетради проектами собственных изобретений. Большинство этих вещей в действительности не имело смысла и никогда бы не работало. Среди них были, по словам самого Лема, ”десятки идей для perpetuum mobile”. Несомненно, всё это повлияло на позднюю прозу Лема. Когда Лем описывает какой-то механизм, над которым мучается его герой, в этом ощущается конкретика, которой часто не хватает книжкам science fiction других авторов. Пилота Пиркса, который кабель радиофона перепутал с обогревательным, «хорошо ещё, что у них была разная резьба, но ошибку он заметил только тогда, когда пот потёк с него в три ручья», мог придумать только писатель, который действительно что-то сам делал, ремонтировал или модифицировал, и с него тоже тёк пот в три ручья от неподходящих друг к другу разъёмов. У большинства же писателей астронавты как-то так легко и просто подсоединяют оборудование, и оно сразу же работает».

Гениальное наблюдение Войцеха Орлинского, и вот вся его книга про Лема выстроена именно так, она наглядно показывает связь между «живой жизнью» и сутолокой дней с одной стороны – творческими озарениями и прорывами в новое художественное измерение с другой:

«На прозу взрослого Лема также повлияла и другая его детская забава – знаменитая «империя документов». Много гениев фантастики в раннем подростковом возрасте рисуют карты несуществующих стран и генеалогические деревья фиктивных династий. Позже они тянутся к этому во взрослом творчестве, как Толкин. Лем не рисовал карт, он даже не придумывал название для своей Сказочной страны, зато придумал её бюрократию. Он изготовил пёстрые удостоверения, сшитые серебряной проволочкой, выпоротой из школьной нашивки и перфорированной шестернёй из будильника. “Что это были за удостоверения? Я вручную печатал звания, титулы, специальные полномочия и привилегии, а на продолговатых бланках – различные виды чековых книжек и векселей, равносильных килограммам благородного металла, в основном платины и золота, либо квитанций на драгоценные камни. Изготовлял паспорта правителей, подтверждал подлинность императоров и монархов, придавал им сановников, канцлеров, из которых каждый по первому требованию мог предъявить документы, удостоверяющие его личность, в поте лица рисовал гербы, выписывал чрезвычайные пропуска, прилагал к ним полномочия; а поскольку я располагал массой времени, удостоверение явило мне скрывающуюся в нём пучину”. Здесь видны начала параюридической фантастики Лема, всех тех рассказов, в которых Трурль побеждает плохую комету, используя «метод дистанционный, архивный, а потому ужасно противный»… или в которых парламентарии при использовании «закона Макфлакона – Гламбкмина – Рамфорнея – Хмурлинга – Пьяффки – Бирмингдрака – Майданского» стараются урегулировать юридические последствия действий стиральных машин с искусственным интеллектом».

Пожалуй, поэтика Лема, как её описывает Орлинский, заставляет вспоминать поэтику нашего русского Александра Зиновьева, автора гениальных «Зияющих высот»: отсутствие интереса к «характерам» в комплекте с индивидуальной психологией, а при этом гипертрофированный интерес к «системам», «системному анализу», странным бюрократическим играм. Столетие Лема отмечалось в сентябре прошлого года, столетие Зиновьева – в октябре нынешнего. Ненароком вспоминается старинная советская песенка про школу:

Ровесники, ровесницы,
Девчонки и мальчишки –
Одни поём мы песенки,
Одни читаем книжки.

В данном случае почти ровесники вряд ли читали одно и то же, но писали-то определённо нечто близкое. Впрочем, эта тема ещё ждёт своего исследователя. Известный литературовед Павел Фокин, автор примечательной книги об Александре Зиновьеве из серии «ЖЗЛ», обещал по нашей просьбе выяснить у вдовы Александра Александровича – насколько хорошо был знаком Зиновьев с творчеством Лема и насколько осознавал сходство своего метода с некоторыми приёмами коллеги-фантаста.

✤✤✤✤✤