В ожидании 8-го марта логично обращать внимание на женщин, тем более что некоторые из них не только умницы/красавицы, но ещё и затейливо пишут. Сегодня выбираем даму, которая удостоилась в 2022-м году Нобелевской премии по литературе – Анни Эрно. Совсем недавно фонд нашей библиотеки пополнился её романом «Годы» (Москва: Эксмо, 2023. – 288 с., доп. тираж 4 тыс. экз.), изданным на языке оригинала, то есть по-французски, в 2008-м и тогда же удостоенным престижных национальных наград: Премии Маргерит Дюрас и Премии Франсуа Мориака.
Если это и «роман», то со значительными оговорками. Перед нами жанровый эксперимент, который в компании других произведений Эрно вполне достоин Нобелевки. А то многие сетуют и жалуются, что больше не выпускают ни великих фильмов, ни великих книг, ни даже великих симфоний, а всюду один тупой презренный масскульт. Конечно, это не так. Всего много! Ну, возможно сочинители симфонической музыки позорно затаились, на время отложив решительный рывок к звёздам, потому что их всех скупили коварные кинопродюсеры.
«Годы» - на стыке мемуарной прозы, социологического романа, антибуржуазного памфлета. Они предполагают значительную начитанность потребителя, а также знание элементарной исторической фактуры, начиная с 1940-го (год рождения Анни Эрно), вплоть до разрушения башен-близнецов и смерти очень важного для Эрно Пьера Бурдье. Из самых известных, помимо Бурдье, по очереди лезут в голову в процессе чтения Пруст, Сартр, Модиано, Хандке, Елиннек, даже Зиновьев с его «Зияющими высотами», критики и кинематографисты французской «новой волны», к которым Эрно методологически и даже стилистически близка.
Анни Эрно синхронно излагает частную историю некоей женщины (ничего, надо сказать, особенного) и социально-политическую историю Европы во главе с Францией. Такие популярные направления исторической науки как «микроистория» и «история повседневности» причудливо совмещаются здесь с размашистой геополитикой. Очень трогают те места, которые вытаскивают из глубины твоей собственной памяти аналогичные, в сущности, впечатления, хотя, казалось бы, где капиталистическая Франция, а где социалистический Советский Союз!
Допустим, читаю у Эрно:
С приходом весны снова наступала пора первого причастия, праздника молодёжи и приходской ярмарки, приезжал цирк шапито «Пиндер»: во время циркового шествия слоны разом загромождали улицу огромными серыми тушами. В июле начинался «Тур де Франс», за которым следили по радио, вклеивали в тетрадку газетные вырезки с фотографиями Джеминиани, Дарригада и Копи. Осенью появлялись карусели и киоски передвижного парка аттракционов. Надо было наездиться на год вперёд на электрических машинках автодрома под щёлканье и искры металлических проводов, под голос из репродуктора: ”А ну, молодёжь! Поднажмём! Газуем!” 
Первым детским причастием похвастаться не могу, зато неожиданно для самого себя в деталях и подробностях вспоминаю, как в середине 1970-х несколько лет подряд приезжал, располагаясь на площади между Музеем изобразительных искусств и Дворцом профсоюзов, - чехословацкий ”Луна-парк”. Чего там только не было! Буржуазный, как теперь понимаю, соблазн. Такие же электрические машинки в комплекте с азартными весёлыми чехословаками, зычно кричавшими нам на своём наречии и ещё немного на ломаном русском. Жевательная резинка розового цвета, которую нужно было так или иначе выиграть. Комнаты смеха и тоннели ужаса. Вагончики стояли по периметру громадной, как тогда казалось, площади, ограждая/оберегая территорию чудес и сюрпризов. Без малого пятьдесят лет этот сгусток впечатлений таился в моей подкорке и вдруг – благодаря мастерскому письму Анни Эрно – актуализировался, поманил и околдовал.
У них Джеминиани, Дарригад и Копи, у нас – на бетонном тульском велотреке – братья Копыловы с Петраковым. Вспомнил, как день-деньской охотился за чемпионом мира по спринту Сергеем Копыловым, чтобы взять у него автограф, и как потом взахлёб плакал в подтрибунном помещении, когда на ”Кубке Тулы” он драматично проиграл в финале немцу Лутцу Хесслиху...
Господи, зачем мне все эти люди, эти имена, эти зачастую сомнительные развлечения, эти вопиюще бессмысленные перед лицом надвигающейся вечности события?! Вот и героиня Анни Эрно периодически удивляется тому же самому: зачем всё это было, что за странный опыт, что за нелепые коллизии? Ей, таким образом, удаётся подцепить внимательного терпеливого читателя на крючок психоэмоциональных соответствий.
Её книга подобна каталогу универсалий. Здесь и повторяющиеся везде и всегда социальные ритуалы, и опять-таки универсальный опыт инициации. Периодически автор огорошивает нас чем-нибудь донельзя специфическим, но тогда – в ответку – моментально извлекаешь из своей памяти что-нибудь уникально/нелепое своё. Так, лирическая героиня романа «вспоминает Франсуазу К., которая всегда паясничает и дурачится, носит вязаную шапку в виде кошачьей морды». Один раз Франсуаза К. на перемене спрашивает у героини носовой платок, сморкается в него, суёт назад и стремительно убегает. Анни Эрно с недоумением констатирует, что героиня (читай - сама Анни в детстве) «потом всю переменку ходила с чужими соплями в кармане и чувствовала себя испачканной и опозоренной». Что это было: «травма», «опыт», «анекдот», «чёрный лебедь», «самовыражение», «оскорбление»? В том-то и дело, что подобные события совершенно невозможно классифицировать и сколько-нибудь внятно объяснить. Если разобраться, именно из событий, которые нельзя подверстать ни к категории «беда», ни к категории «вина», ни к категории «урок», - по большей части и состоит наша повседневность.
Первый раз прочитываешь «Годы» со всё возрастающим изумлением от совпадений. Второй раз – пролистываешь, основательно эти совпадения фиксируя.
Всего было мало, мы жили в тотальном дефиците. Не хватало вещей, картинок, развлечений, понимания себя и мира. Мы приставали к родителям: ”Все куда-то ездят, а мы – никуда!” - а те в ответ недоумевали: да куда же ехать-то, разве тут плохо? Дети долго верили в Деда Мороза и в то, что младенцев находят в капусте.
Наконец, в это лето или в следующее, раскрывалось пространство. Отправлялись работать вожатыми в детские лагеря, чтобы сменить обстановку, увидеть неизвестную Францию и заработать на осеннюю покупку книг… Девочки осторожно улыбались. Спектакль, который устраивали мальчики, вертясь вокруг них, не казался им особенно забавным, но всё же адресовался им, и девочки испытывали гордость. И тех, и других тревожил вопрос: о чём всё-таки говорить друг с другом наедине, и требовалась поддержка целой группы болельщиков, чтобы придать храбрости перед первым свиданием.
По большому счёту, каникулы были изматывающими и героическими. И точно запомнятся надолго – мы понимали это даже тогда, когда, хмелея от обретённого соседства с мальчишками, наконец-то оказавшись вдали от родительских взглядов, в джинсах и с папиросой в зубах, скатывались вниз по ступенькам в подвальчик, откуда неслась музыка супервечеринки и нас охватывало острое ощущение молодости – безбрежной и скоротечной, как будто в конце каникул предстояло умереть, как героине фильма ”Она танцевала одно лето”. Иногда после медляка, очнувшись от этого отчаянного чувства, кое-кто оказывался на раскладушке или где-нибудь на пляже... Вставал бледный невзрачный рассвет. Было ясно, что теперь невозможно вспомнить прежнее – мир до того, как к тебе прижалось голое чужое тело.
Анни Эрно умеет рассказать о неизменно запретных вещах – на языке поэзии. Ещё она демонстрирует, как меняется оптика в зависимости от возраста. В детстве: «Смерть людей нас совершенно не трогала». В зрелости: «Сберечь в памяти взгляд чёрно-белой кошки перед тем, как её усыпили; старика в пижаме и тапках, который выходил каждый день в холл дома престарелых в Понтуазе, протягивал посетителям бумажку с телефоном, плакал и просил позвонить сыну…Сберечь крупицу времени, где нас не будет уже никогда».
Анни Эрно жёстко и объективно критикует «общество потребления», не скатываясь, впрочем, в легковесную сатиру:
Коммерческий порядок брал людей в тиски и навязывал им свой суматошный ритм. Снабжённые штрихкодом товары ещё быстрее перелетали с движущейся ленты в тележку… ”Выгодно купить”, ”воспользоваться промоакцией” становилось императивом, непреложной обязанностью. Торговый центр с непременным гипермаркетом и торговыми галереями превращался в главное место жизни, территорию неизбывного созерцания вещей, тихого и неагрессивного вожделения под присмотром накачанных охранников. И мы, придирчивые хулители общества потребления, тоже уступали соблазну иметь ещё одну пару сапог, и, как когда-то первая пара чёрных очков, потом мини-юбка, брюки клёш, - они давали нам мимолётную иллюзию новой жизни. Скорее, не обладания, а именно этого ощущения искали люди в магазинах Zara и H&M, именно оно давалось им сразу и без труда за счёт приобретения вещей: купить довесок жизни. И как-то исчезло старение. Никакие из окружающих нас вещей не жили так долго, чтобы состариться, всё заменялось и восстанавливалось на полном скаку. Память не успевала связать вещи с моментами жизни.
В режиме один йогурт в день не хватило бы года, чтобы попробовать все сорта йогурта и молочных десертов. Имелись различные средства для депиляции мужских и женских подмышек, прокладки для стрингов, влажные салфетки, ”авторские рецепты” и ”хрустящие шарики” для котов, которые, в свою очередь, разделялись на особей взрослых, молодых, стареющих и квартирного проживания. Ни один участок человеческого тела, ни одна его функция не ускользали от внимания производителей. Всё, что существует, - воздух, тепло и холод, трава и муравьи, пот и храп – таило в себе источник бесконечной вереницы товаров и продуктов для ухода за этими товарами в постоянно дробящейся реальности. Коммерческое воображение было безгранично. Оно присваивало любую тему, рядилось в гуманизм и в социальную справедливость. Оно было нашей моралью, философией, непременной формой существования. “Жизнь. Счастье. Ашан”. То была сладкая диктатура, против которой никто не восставал.
Удивительно и стыдно, что позднесоветские элиты променяли на причастность к этой ”сладкой диктатуре” геополитическое могущество, сдав восточноевропейских союзников во главе с безукоризненно верной нам ГДР, и теперь у страны очевидные проблемы с зачем-то объединённой Горбачёвым Германией. Анни Эрно периодически фокусируется на Советском Союзе и тогда становится ясен психологический механизм европейцев: разбираться в чужих далёких проблемах им некогда, да и незачем: «Войны в мире шли чередом. Интерес, который мы к ним испытывали, был обратно пропорционален их длительности и удалённости, и зависел в основном от присутствия или отсутствия среди их участников европейцев. Неизвестно, сколько времени убивали друг друга иранцы и иракцы, а русские пытались усмирить афганцев. Ещё непонятней были мотивы».
В этой небольшой по объёму, но содержательно плотной книге живёшь/плывёшь, словно в океане. Кредо автора: «Поймать отражение, оставленное на экране индивидуальной памяти, историей коллективной». Удалось!
✤✤✤✤✤
