На страницах объёмного тома «Беседы с Альфредом Шнитке» (М., 1994) встречаются аккуратные карандашные пометки. Так и хочется воскликнуть: «Да, были люди в наше время!» (хотя, с другой стороны, рисовать на библиотечных книгах – тяжкий грех, придётся теперь поработать за этого неизвестного читателя прежних времён стёркой).

Теперь-то мало кто подобное читает, кажется даже, такую литературу вовсе не издают. Между тем, для человека, отважно задумавшего приобщиться к миру серьёзной музыки, разговоры музыковеда Александра Ивашкина с одним из самых значительных композиторов советского периода незаменимы. Ведь Шнитке, ко всему прочему, серьёзный, самостоятельный мыслитель.

Сразу после Великой Отечественной его отец работал в Вене переводчиком, и там, в музыкальной столице Европы, мальчик приохотился посещать оперный театр и концерты. Впечатления были самыми неоднозначными:

«Я сидел близко, в первом ряду, и видел всё, что происходило в оркестре. Помню, что иногда там были довольно долгие паузы у меди: тромбонист засыпал, потом вдруг хватал тромбон, играл и вновь надолго засыпал…»

или

«Мне почему-то понравилась Седьмая симфония Брукнера, а никто не верил, что она мне действительно понравилась, и что я не выпендриваюсь. Считалось, что это  такая учёная и чудная музыка. Ещё помню, мне было несколько неловко слушать Шопена: казалось, что это что-то искусственное и манерное».

Здесь важны не конкретные оценки, а то, что малолетний ребёнок по доброй воле и внутренне активно разбирается с классикой, не имея этому «никакого логического объяснения»: «Ни у кого в семье не было ни музыкального воспитания, ни интереса к музыке, и вообще ничего, что указывало бы на то, что мне надо заниматься музыкой».

Очевидно, именно воля к саморазвитию сформировала и музыкальный талант, и незаурядный аналитический аппарат.

«Музыка мною не пишется, а улавливается… Все случайные, даже абсурдные явления, возникающие в процессе сочинения, я принимаю. Потому что, если они возникли где-то подсознательно, – значит, в них была потребность, значит, они нужны, хотя в рациональный расчёт и не входят».

Парадоксальность позиции Шнитке в том, что, с безупречной логикой анализируя как искусство, так и жизнь или религию, он регулярно акцентирует целительную неизбежность иррациональных прорывов:

«Вся жизнь Петра Ильича Чайковского (и его дневники об этом свидетельствуют) – обычный, житейский уровень. Он не в состоянии определить того, чего он достиг своей музыкой. Потому что она неизмеримо превышает его жизнь. Из такого хорошего среднего уровня вдруг вырываются такие вещи, как Шестая симфония. Никакого логикой ты это не объяснишь… У Мусоргского очень много гениального и совершенно невероятного, в частности в «Борисе Годунове». И вообще всё, что он сделал, – это абсолютно гениально и абсолютно необъяснимо».

Та же самая субстанция завораживает Альфреда Шнитке у Высоцкого, с которым композитор много пересекался, когда по приглашению Юрия Любимова годами писал музыку для Театра на Таганке:
«Ты думаешь о его голосе, о том, как он интонирует слова, как он распевает согласные, как согласуется ритмика слов с ритмикой стандартного аккомпанемента. У него есть песни с очень хорошими мелодиями. Например, песня про волка. Или песня, где появляется птица Алконост. И ты замечаешь, что это – не обычный его интонационный уровень, а тот, следующий, – куда он лишь иногда выходил. И в этот уровень не выходил Окуджава. Чувство слышания в этом жанре, чувство чего-то неокончательно формулируемого, неопределимого, не дающегося в слово, неназываемого, но существующего, – вот это есть у Высоцкого  максимальной степени. Другое дело – этот невыносимый, чудовищный бум вокруг его имени сейчас. Я не собираюсь теперь становиться его другом и замалчивать то, как критически он порой относился к тому, что я делал».

Шнитке простодушно, щедро, но и доказательно восхищается своими сложными по языку современниками Губайдулиной, Канчели и Сильверстовым. Но его в равной степени восхищает предельная серьёзность лиц индейцев Амазонки, которым предложили послушать Скрипичный концерт Бетховена. Гидон Кремер вспоминает:

«Для меня Альфред всегда оставался человеком, который не стеснялся быть тем, кто он есть, который не боялся своих попыток сделать что-то иначе; скорее, он боялся успеха. Даже, когда успех был налицо, он мне как-то сказал: «Это меня беспокоит, пора написать что-то, что не будет иметь успеха»… Музыка Альфреда – не выхолощенная и не придуманная; она наполнена его поражениями, его неуверенностью, его сомнениями, его стеснительностью, но в ней есть и та сила, которая выходит за рамки обычного».

Шнитке и сегодня много исполняют. Благодаря проекту «Виртуальный концертный зал» мы в недалёком будущем попробуем соотнести программные высказывания из выдающегося сборника с его же нестареющей музыкой.

✤✤✤✤✤