Как превратить любое чтение в опасное приключение и увлекательное расследование — покажем на примере недавней новинки из отдела художественной литературы. На примере вышедшего в амбициозной серии «Новая русская классика» романа Евгения Водолазкина «Чагин» (Москва: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2022. — 384 с.).
При расследовании важно иметь дело именно с настоящей, то есть бумажной книгой: будучи надёжным материальным объектом, такой экземпляр сохраняет следы, улики, свидетельства и косвенные признания. Подобную бумажную книгу можно либо взять в библиотеке, либо купить, либо одолжить у приятеля (-ницы). Второе не советуем, ведь, допустим, стоимость нашего новенького библиотечного «Чагина» составляет 836 рублей, получается дороговато.
Итак, какие же тайны открывает нам бумажный экземпляр из художественного отдела? Во-первых, с лёгкостью узнаём тираж. По нынешним временам он кошмарно велик: 35 000 экз. Влиятельная «Редакция Елены Шубиной» может себе позволить: бывшего филолога и даже доктора наук, теперешнего многократного лауреата Евгения Германовича Водолазкина за сравнительно короткий срок удалось раскрутить до уровня интеллектуальной мега-звезды.
Вот именно, на обложке значится: «Лауреат премий "Большая книга" и "Ясная Поляна"». Все читающие по-русски интеллигентные люди поэтому как минимум слыхали про Водолазкина. Его предыдущие романы «Лавр», «Авиатор» и «Брисбен» — практически всё время на руках. Легендарный филолог Гарольд Блум некогда высказался: «Литература — это часть непрерывного состязания авторов». Что же, в этом опасном состязании Водолазкин неожиданно вырвался вперёд. Людмила Улицкая сбежала из страны с недобрыми пожеланиями на устах, Виктор Пелевин и Владимир Сорокин для большинства спокойных интеллигентов слишком радикальны, а вот этот доктор наук и христианин — в самый раз. Казалось бы.
Однако экземпляр «Чагина» практически сразу удивляет тем, что Первый Читатель решительно прекратил читать его на 133-й странице. Ничего себе, объём книги фактически в три раза больше! Правда, сомнений никаких: плотные, отлично, кстати, пропечатанные страницы были убедительно разложены/отогнуты, начиная с пафосного эпиграфа из И. Бродского «Мой Телемак, Троянская война окончена. Кто победил — не помню» и вплоть до конца очередной главки в самом низу страницы № 133.
Далее, как говорится, не ступала нога человека, в смысле, не касалась рука читателя. Что называется, девственная белизна сохранена в неприкосновенности, страницы ладно пригнаны друг к другу, и не нужно быть Шерлоком Холмсом или даже Зинаидой Кибрит, чтобы сделать вывод: внимательному читателю (-нице), который первым откликнулся на выход «Чагина», стало, наконец, то ли до одури противно, то ли до скуки неинтересно. Закономерно возникает вопрос: сколько было аналогичных случаев на все библиотеки страны, но по понятным причинам ответить на него мы не в состоянии.
Однако, мы можем и обязаны поставить вопрос об отечественном экспертном сообществе. Кто всю эту современную литературу заказывает, производит и пиарит? Кто вводит потенциального читателя в заблуждение, не ориентируя должным образом и ориентируя недолжным? Многие люди, к сожалению, продолжают через силу читать престижные новинки, стараясь соответствовать ожиданиям своего шибко грамотного окружения. Лишь немногие находят в себе мужество, чтобы, подобно первопроходцу-читателю из нашей славной библиотеки, резко прекратить чтение, даже не заглянув в финал.
А финал-то, между прочим, примечательный: «…Прохор, ладони-лопаты, Прохор, разбойник, пьяница и жизнеописатель, на этих самых ладонях несёт многострадального Исидора. Может быть, даже возносит. Нарисуй». Кстати, забористо. И с претензией…
Что происходит? Почему тиражи теперь, как правило, ничтожны, а всенародно необходимых книжек фактически не стало? Выходит, расплодились и у нас так называемые «общества взаимного восхищения» (термин Пьера Бурдье), члены которых, принимают социально-психологические реалии своего элитного кружка за общезначимые ценности. Прозаик-экспериментатор Саша Соколов хорошо показал, как функционирует кружковщина, на примере своей легендарной вещи «Школа для дураков»:
«Бродский прочитал её ещё до выхода. Он был первый, кто прочитал там. Нет, оговорка. Первой была Маша, которая тогда служила в издательстве "Ардис", внучка советского наркома иностранных дел Литвинова. Она получила рукопись, но титульный лист потерялся, и Маша не знала, кто автор. Вещь ей понравилась, и она рекомендовала её Карлу Профферу. Тот дал читать Бродскому. А тот приехал к нему поздно ночью из своих университетских кулуаров и молвил: "Великолепный текст. Надо напечатать. Я думаю, что это новый стиль Владимира Марамзина". Карл очень доверял Бродскому. А через две недели спецбандеролью пришёл титульный лист с моим именем и названием. Карл позвонил Бродскому и сказал, что это текст не Марамзина, а какого-то Соколова. Бродский задумался, а спустя пару дней приехал и сказал: "Карл, я, наверное, погорячился. Зачем это вообще печатать?"»
Интервьюер уточняет у Соколова: «Своих можно, а чужих нельзя?» Соколов: «Ленинградцы в эмиграции всегда были очень активны, казалось, что их больше, чем на самом деле. Карл пришёл в замешательство и отправил копию Набокову. Набоков прочитал и прислал отзыв: "Обаятельная трагическая и трогательнейшая книга!" "Школу для дураков" начали набирать. Набрали. Я прибыл в "Ардис", знакомство с сотрудниками было тёплым, чего не скажешь о встрече с Иосифом…»
Что называется, «их нравы».
Вероятнее всего, и Водолазкина раскручивал некий сплочённый целенаправленный кружок. Пожалуй, единственный негативный отзыв о его романистике, появившийся из по-настоящему «авторитетного угла», — слова более чем именитой Ирины Бенционовны Роднянской (2018):
«"Брисбен" Водолазкина с трепетом и нетерпением ждали многие — но не я. Писатель, многообъемлюще образованный, с учёными трудами (древнерусская культура), апологет христианства, а значит, как бы не чуждый ощущения собственной миссии, нашёл ключ к сердцу современного российского читателя. И что поделаешь, если этот ключ не подходит к моему сердцу (кроме меня есть ещё ряд таких отступников). Навстречу его сказкам для взрослых (с печальным концом, иначе умудрённый годами адресат не поверит) на удивление охотно распахиваются эти взрослые сердца. Чего только нет в "Лавре": и трогательное соитие невинных душ и тел, словно в "Дафнисе и Хлое", но с грустным финалом и верностью до гроба первой утраченной любви, и опасные приключения на море, со штормом и нападением пиратов, что опять-таки отсылает к античному роману, и чудеса, творимые Вышней волей через святого, проведшего долгие годы в покаянии и аскезе, и бурные средневековые усобицы. Всё это, заключённое в одну шкатулку, поразило не слишком привычную к таким предметам, а главное — к их фабульному и стилистическому смешению, публику. В "Авиаторе" старый беллетристический приём переноса героя из своего в другое, будущее или прошедшее, время плюс сам процесс транспортировки (заморозка — разморозка), со всё участившейся у нас спекуляцией на тяготах пребывания в советском концлагере, тоже располагал всеми шансами вышибить слезу.
Третий роман, "Брисбен" — история гениального музыканта-гитариста, исполнителя классического репертуара, заболевшего паркинсонизмом и вынужденного отказаться от своего призвания, — повит тем же сказочным флёром. Тому, кому этот туман не застит зрения, трудно поверить в музыкальные возможности героя; для описания их у автора попросту не хватает средств, что вынуждает наградить исполнителя неким экзотом: голосовым гудением — право же, совершенно немыслимым сопровождением инструментального звучания. Трудно поверить и в масштаб славы этой знаменитости, в то, что его, гастролера, мгновенно узнают в лицо на улицах и в гостиницах по городам и весям обоих полушарий „цивилизованного мира“ (думаю, что даже Ростроповича и Рихтера с такой безошибочностью не опознавали портье, официанты и случайные прохожие). Устаёшь, особенно на виду у нынешних родных осин, от бесконечных застолий с изысканными винами и чёрной икрой, от крахмальных салфеток и услужливых кельнеров, от легко дающихся новому Монтекристо жестов щедрости и благотворительности. Устаёшь от обилия вставных жанровых сценок (вот в жизнь знаменитого семейства врывается вульгарная хабалка, с тем, чтобы вскоре исчезнуть; вот герой с методичной медлительностью раздевается чуть ли не донага, чтобы ввергнуть в покаянное смущение слишком льнущую к нему студентку протестантского колледжа); при чтении подобных "скетчей" мелькает кощунственная по отношению к рафинированному автору мысль о… строчкогонстве.
Тема духовная, заявка на которую изначально была значима для Е. Водолазкина, здесь прописана без малейшего внутреннего подъёма (имею в виду обращение в христианство и воцерковление героя, приобщение его, тяготящегося мыслью о смерти, — к Вечности). Ну, а в угоду чувствительности читателя постигшее музыканта несчастье дополняется под конец ещё одной бедой, отнимающей у него последнюю надежду на концертирование: одарённая девочка-пианистка, его приёмная дочь и возможная партнёрша, умирает от рака (во времена оны шла в ход чахотка). Жертва пешкой в конструкции фабулы — да нельзя же так!
Популярности Е. Водолазкина, возможно, предстоит долгая жизнь; ведь так было даже с популярностью Паоло Коэльо. В конечном итоге всё станет на свои места. Но, как заметил один из моих собеседников, начинал наш автор, ещё до пришедшей с "Лавром" славы, письмом совершенно другого свойства (к стыду своему, я вовремя не успела отыскать раннюю его книгу). Кто знает, может быть, умный и добромыслящий литератор, пройдя искус заманивания читателя в сладкие ловушки, сделает крутой разворот к первоначальному своему опыту?»
Вот это да, вот это Ирина Бенционовна! Попросту предлагает самому ныне популярному прозаику России — перестать писать многотиражные романы и вернуться к филологической науке. Каков же сюжет! Отдаю должное её хлёсткому письму, её безжалостным терминам «строчкогонство», «заманивание читателя в сладкие ловушки» и… встаю в очередь на неизменно востребованные пытливыми туляками бумажные романы Водолазкина «Лавр», «Авиатор» и «Брисбен». Хочется же самому разобраться: а какой «кружок» ближе к истине, точнее, к моим вкусовым ощущениям, — Елены Шубиной или Ирины Роднянской?
В голове тем временем закономерно вертится реплика «от автора» из нашей старинной аудиосказки «Бременские музыканты»: «С первого же взгляда было ясно, что в избушке пируют страшные лесные разбойники во главе со своей Атаманшей. Разбойники жарили мясо и пили вино! Атаманша гадала на картах…»
Похоже, не только гадала, но и настойчиво заклинала будущее.
(Кто кого сборет?!)
Итак, чтение беллетристики на глазах превратилось из безобидного развлечения — в опасное социокультурное расследование. Как и было обещано.
…Решил напоследок разобраться, что стало последней каплей для обрыва процесса чтения в случае свежеиспечённого «Чагина»? Внимательно перечитал кусок, дальше которого у читателя дело не пошло:
«…Набравшись решимости, он прижался к ней спящей и прошептал:
— Вера, послушай…
Он готов был признаться. Говорил, касаясь губами её шеи, потому что смотреть ей в лицо не было сил.
— Вера…
Она его легонько оттолкнула.
— Только не сегодня, знаешь. Мне этого ну совсем не хочется.
Исидор догадался, конечно, что речь идёт не о его признании, но ухватился за Верины слова, как за соломинку. И не признался».
По правде сказать, ошеломительно: секс и некая заветная Тайна, попытка мужской искренности и безжалостный женский каприз — в одном флаконе!
Непременно читать.
