г. Тула, ул. Тургеневская, д. 48
Сегодня работаем с 10 до 18 часов

Смех и слёзы

Продолжаем знакомиться со свежими книгами из серии «Научная библиотека» от издательства «Новое литературное обозрение». На этот раз в поле зрения попал увесистый том «Культура. Литература. Фольклор» за авторством Александра Белоусова.

Игорь Манцов
16 мая 2024 года

Продолжаем знакомиться со свежими книгами из серии «Научная библиотека» от издательства «Новое литературное обозрение». На этот раз в поле зрения попал увесистый том «Культура. Литература. Фольклор» (М.: Новое литературное обозрение, 2023. – 784 с.: ил.) за авторством Александра Белоусова. «Кто таков, почему не знаю?!» - как выражался в сходных ситуациях Василий Иванович Чапаев - один, между прочим, из героев этого самого Белоусова.


Вопрос не праздный. Издательство «Новое литературное обозрение» донельзя квалифицированное, но со своей, что называется, репертуарной политикой, со своим «либеральным» подходцем: у иных авторов они издают каждый чих, других же, и порой весьма дельных, десятилетиями замалчивают. Белоусов вроде бы из их песочницы: родился в Риге (1946), учился в Латвийском госуниверситете, доучивался в Тарту у Лотмана, где написал и защитил в1980-м кандидатскую диссертацию «Литературное наследие Древней Руси в народной словесности русских старожилов Прибалтики». Оппонентами тогда значились выдающиеся Александр Панченко и Борис Успенский.

Потом преподавал в Тарту, Таллине, Ленинграде и Санкт-Петербурге. Регулярно организовывал фольклорные экспедиции, плотно сотрудничал с таким легендарными филологами, как Сергей Неклюдов и Татьяна Цивьян. И при всём том – лишь отдельные статьи в малотиражных коллективных сборниках и ни единой персональной монографии! Хотя всех вышеперечисленных его коллег именно персонально издавали килотоннами. «Что это было, лорды?!»

Поступившая в фонд нашей библиотеки книга – первая в послужном списке выдающегося учёного. До Белоусова, слава Богу, снизошли. Впрочем, для этого ему потребовалось… умереть (2023). Абсолютно загадочный сюжет. Чем он не угодил «либеральной публике» при жизни? С Вадимом Кожиновым не дружил и в газете «Завтра» не печатался. Чудны дела твои, Господи. Вот разве что отец его, Фёдор Иванович, потомственный рабочий-литейщик, был в 1950-м отмечен Сталинской премией за открытие в области сталелитейных технологий. А ведь да, пожалуй, достаточное объяснение; такого они не любят и не прощают. Это же у Сталина «сын за отца не отвечает», а у них, видимо, отвечает.

Оставим, однако, конспирологию и сопутствующее брюзжание: солидный сборник всё-таки издан, пришло время им насладиться. В своём предисловии со знаковым названием «Первопроходец» Сергей Неклюдов по-честному замечает: 


Он первым в отечественной научной традиции заговорил о городском фольклоре, о детском и школьном фольклоре, о современном анекдоте – как о новых, совершенно ещё не изученных предметах исследования. Новыми они были и потому, что все эти предметы рассматривались иначе, чем раньше – так сказать, антропологически (хотя подобная терминология тогда ещё не была в ходу), в качестве фрагментов урбанистического культурного пространства. Впервые с начала 1930-х годов поле фольклористических исследований было расширено далеко за пределы привычных и допущенных к рассмотрению традиционных форм. Эти малотиражные издания (менее 300 экземпляров) явились подлинными событиями в нашей научной жизни, с них началось целое направление отечественной фольклористики, обязанное своим возрождением, а точнее – созданием, А. Ф. Белоусову.




В заключение Неклюдов советует читателю не ограничиваться лишь интересующими его темами, но – прочитать книгу от начала до конца, с первой до последней страницы:


Очень советую выбрать именно этот путь. Перед вами развернётся широкая панорама русской культуры последних двух веков, с её обыденными формами, литературными и фольклорными традициями, с подробным рассмотрением её ярких проявлений и образцов. Александр Фёдорович пишет жёстко и немногословно, при этом точно, с большим вниманием к наиболее значимым, но не всегда очевидным деталям. Гарантирую: вы много нового узнаете даже о тех предметах, которые ранее казались давно и насквозь знакомыми.



Так и есть, впечатления незабываемые. Тем более, что все без исключения темы – исключительно «вкусные».

Добродушно смеёмся над разделами «Русский школьный фольклор», «Современный анекдот», «Садистские стишки», «Фольклорная судьба “электрика Петрова”» и «Недолго мучилась старушка…». Однако же, похохатывая, узнаём много нового. Например, Белоусову удалось в ряде случаев выяснить, кто персонально сочинил те или иные знаменитые образцы «народного творчества». Скажем, так называемые «хэппиэндовки», потешно полемизирующие с традиционными «садистскими страшилками», принадлежат перу юмориста Вадима Томина:


Петька забрался в чужой огород.

Там и нашёл его сторож Федот.

В ужасе Петька к малине приник…

«Кушай спокойно!» - позволил старик.


Выясняется, что анекдоты про Василия Ивановича и его доблестного ординарца Петьку, появившиеся где-то в середине 1960-х, сложились не сами собою, а по велению партии, правительства и компетентных органов:


Возникновению анекдотов о Чапаеве могли способствовать торжества по случаю тридцатилетия выхода фильма на экраны страны, но есть и особая версия их происхождения, согласно которой они были специально запущены, чтобы сбить волну анекдотов о Ленине.


«Эх, Петька, потомки о нас ещё песни слагать будут!» - «Анекдоты, Василий Иванович, анекдоты…»

Когда-нибудь мы непременно узнаем все фамилии членов авторского коллектива!


Белоусов проходится по основным циклам и тонко, да попросту новаторски их анализирует: 


Анекдотический цикл о Штирлице – единственный, в котором каламбуры играют столь важную роль: двуплановость каламбура подобна характерной для «разведческого» фильма двусмысленности предмета, персонажа и действия. Обнажение скрытого смысла высказывания в словесной игре соответствует жанровой специфике телесериала, что и способствовало бурному развитию каламбурного начала в анекдотическом цикле. Около сотни известных к настоящему времени анекдотов этого типа демонстрируют многообразие словесной игры:

“До Штирлица не дошло письмо из Центра. Не дошло, хотя он перечитал его ещё раз”.

“Штирлиц потерял передатчик, и его весь вечер бил озноб. Озноб был радистом и без передатчика работать не мог”.

”Штирлиц бил наверняка. Наверняк отбивался как мог. А Мог был крепким парнем”.

“Штирлиц встал спозаранку. Румынская разведчица облегчённо вздохнула”.


Дальше – больше:


Олицетворение «озноба» - всего лишь случайное совпадение с анималистическими представлениями наших предков. Оно обусловлено общим принципом порождения каламбуров подобного рода: с реально существующими словами сталкиваются вымышленные для них омонимы – ложные слова, слова-призраки, которые могут существовать лишь под видом экзотических собственных имён. Игра словами оборачивается игрой воображения. «Люди в сугубо фамильярных условиях, - писал о пережитках “вольной народно-площадной речи” М. М. Бахтин, - предаются бесцельной и необузданной словесной игре или отпускают на волю своё словесное воображение вне серьёзной колеи мысли и образного творчества». Она не столь уж бесцельна в анекдотах о Штирлице. Ложные слова играют ту же роль, что и фантастическая образность «сюжетных» анекдотов, обостряя и подчёркивая комическую суть анекдотического цикла. Обыгрывается совмещение лица и маски, тайного и явного, столь характерное для персонажа из современной версии древнейшего сюжета о том, как «один из нас», преодолев границу (перелез стену, перешёл границу, переоделся «по-ихнему», заговорил «не по-нашему, «вскликнул Магмета», как советует Афанасий Никитин, оделся французом, как Долохов), проникает к «ним». Его двусмысленность осознаётся как конструктивный принцип анекдотической темы.




Тот, кто не жалует анекдоты или хотя бы каламбуры, благодарно отметит в книге Белоусова запись из дневника Корнея Чуковского, вот только что проводившего за порог Леонида Утёсова, вечер напролёт забавлявшего честную компанию литераторов анекдотами, но явно переборщившего:


Почувствовал пресыщение анекдотами и даже какую-то неприязнь к Утёсову. Какой трудный, неблагодарный и внутренне порочный жанр искусства – анекдоты. Так как из них исключена поэзия, лирика, нежность – вас насильно вовлекают в пошлые отношения к людям, вещам и событиям – после чего чувствуешь себя уменьшенным и гораздо худшим, чем ты есть на самом деле.


Что есть, то есть. Всесоюзный дедушка Корней Иванович сигналит нам о переключении регистра? Похоже на то. И всё-таки в завершение темы ещё один виртуозный текст, который Белоусов квалифицирует как «суперанекдот» 1980-х и как метатекст, в свёрнутом виде демонстрирующий ведущие анекдотические темы того времени:

“Жена с любовником лежит в постели. Звонок в дверь. Вовочка бежит открывать. На пороге стоят Василий Иванович с Петькой. Оба евреи”.

Повеселились и хватит. Тем более, что остальной объём книги посвящён темам серьёзным.


Не из литературы, а из реальных экспедиций по русскому и по не русскому Северу почерпнул Александр Белоусов сведения об удивительной культуре старообрядцев: 


…Лишь имена неких Парамонов и Никит, сохранившиеся в названиях деревень, ещё продолжают напоминать местному старообрядческому населению о его “дедах и прадедах”, которые появились и обосновались здесь во времена “гонений” на “старую веру”. <По рассказам информантов> невидимому сверхъестественному миру добра противостоит видимый («до конца света») сверхъестественный мир зла: «бесов многие видели, ангелы никому из нас грешных не являются». Однако, не меньшее число сторонников имеет другая точка зрения, согласно которой и мир зла становится невидимым для людей: «нечистая сила» «раньше, говорят, в прежности была» и «бесы являлись в разном виде», а «сейчас нечистой силы нет». Этой не-явленности сверхъестественного мира оказывается достаточно, чтобы объявить его несуществующим, так как критерием существования признаётся лишь видимость деятеля (предмета) явления. И «чёрта нет, поэтому его никто не видел», и потусторонняя жизнь вызывает сомнения: «оттуда никто не приходит и нам не рассказывает», - кругозор информантов принципиально ограничен видимым миром («на небо» ведь «не полезешь»)…


Городской фольклор рассматривается в книге ещё и на материале классической русской литературы: роман Ф. Достоевского «Подросток» обнаруживает благодаря этому новые неожиданные смыслы. А вот в главе «Песня о “Буревестнике”» речь не о тексте Максима Горького, а о трагическом плавании 29 августа 1926 года колёсного парохода «Буревестник» постройки 1899 года. На борту было 372 пассажира и 11 членов экипажа. Пароход врезался в стенку железобетонного мола и начал тонуть. Спасательные средства, как почему-то водится, оказались неготовыми, началась паника, погибло по слухам 150 человек, хотя власти официально признали 66 жертв. Белоусов рассматривает историю жанра «народная песня о трагическом крушении», начиная с печально известной железнодорожной «Кукуевской костоломки» 1882 года.

Разобрав песню из 1920-х, приводит слова легендарного В. Я. Проппа: «От вымышленных героев эпоса, сказки и баллады фольклор пришёл к изображению реальных лиц и реальных событий». Песня о «Буревестнике» производила грандиозное впечатление на современников. Известный поэт и прозаик Вадим Шефнер свидетельствовал: «…Её долго исполняли певцы на ленинградских рынках и во дворах». Популярнейший жанр песен-хроник вскоре умер: 8 июня 1935 года был издан приказ «О борьбе с музыкантами, певцами и продавцами запрещённых песен на рынках и базарах», согласно которому их распространители привлекались к уголовной ответственности, а участковым инспекторам ставилась задача при обходе своих кварталов задерживать всех музыкантов и певцов. «Это нанесло непоправимый урон жанру песен-хроник, да и всему городскому фольклору», - справедливо печалится Белоусов.

В связи с этим уместно будет привести слова популярного в конце прошлого века рок-музыканта Дэвида Бирна: «У каждого есть такая песня, которая "переносит" в яркое воспоминание о раннем романе или каком-то другом формирующем опыте. Песни в этом смысле похожи на запахи: они извлекают из нашей памяти миры, конкретные места и моменты».

Грамотно выстроенная книга Александра Белоусова словно качает на волнах памяти – нашей собственной или же коллективной. От смешного - к трагическому, от анекдота - к песне, кладбищенскому стихотворению, виртуозной новаторской прозе и трагической судьбе её создателя. Материал чаще неизвестный, а всё равно эмоционально цепляющий, вроде одного примечательного «жестокого» романса:

Стучат сапожки по бульвару,

Сигара светится во рту.

О, дайте, дайте мне гитару,

Я про разбойников спою…

Белоусов замечает: 


Городской фольклор отличается прежде всего сложностью своего характера: с одной стороны, он укоренён в бытовой повседневности, неразрывно связан с летучей городской молвой, а с другой стороны – он опирается на профессиональное искусство, многое заимствуя из него, приспосабливая его к интересам и потребностям бытовой жизни. Возвышение быта до уровня искусства и одновременно с этим обытовление самого искусства – основная особенность городского фольклора, который сохраняет и уравновешивает в себе различные явления городской культуры.




Впрочем, это лишь половина сборника. Далее совсем уже серьёзное содержание:

- «Фармазоны» (Народные представления о масонстве),

- Быт и фольклор подростков в произведениях Ф. М. Достоевского,

- Институтки,

- Институтки в русской литературе,

- Враги сказок,

- Образ семинариста в русской культуре,

- Поэзия провинциальности,

- Мифологический аспект стихотворения А. С. Пушкина «Зимний вечер»,

- Из истории русской «кладбищенской» поэзии на примере стихотворения К. Случевского «На кладбище»,

- Разбор поэмы Э. Багрицкого «Смерть пионерки».

Громадный раздел посвящён творческому пути и трагической судьбе незаслуженно забытого у нас прозаика Леонида Добычина, которого, кажется, именно Александр Белоусов извлёк в своё время из тьмы небытия и забвения.

Венчают уникальную книгу содержательные интервью Александра Белоусова разных лет.

✤✤✤✤✤

теги статьи:

Литература Рецензии

Поделиться статьёй:

Макиавелли из Полярного

Литература

«Хочешь мира – готовься к войне» говорили в древности. Не устарело ли это правило? Все-таки мы уже совсем другие люди. Мудрее, добрее. Или нет? Как выглядит город, где все население занято подготовкой к войне?

Читающий мир был в ужасе

Литература

Вячеслав Огрызко на грани скандала балансирует в очерках о жизненном и творческом пути 34-х крупных писателей и литературных чиновников, которые занимали руководящие посты в писательских сообществах.