Продолжаем знакомить читателей библиотеки с новыми поступлениями. Прошлый раз была книга, что называется, парадно-выходная, которая даёт представление о светлом поле бытия. Но, чтобы не уподобляться идеологам недавнего социалистического прошлого, которые трубили единственно о позитиве, а потом взяли, да и сдали без боя и в короткий срок все великие достижения реального социализма, - сегодня обратимся к теневому измерению жизни. Теневое измерение следует рассматривать даже более пристально, нежели измерение парадное.

Например, беззаботно напевая сладковатую детскую песенку «Крылатые качели летят, летят, летят…», необходимо помнить о том, что за её фасадом прячется легендарное зловещее стихотворение декадента Фёдора Сологуба «Качает чёрт качели мохнатою рукой…», которое очевидным образом подсказало замечательному и весьма начитанному поэту Юрию Энтину как тему, так и ритм с размером, в чём он, впрочем, конечно же, никогда не признается. Но текст – помнит и выдаёт происхождение.

Советский бытовой анекдот тоже до поры до времени прятался в нетрезвых мужских компаниях и в дыму интеллигентских кухонных посиделок, существовал в качестве устного фольклора. Теперь пришло время изучить его вдоль и поперёк: чтобы не только заново посмеяться, но и разобраться в социально-психологических механизмах страны, которую мы потеряли.

Писать про книгу Вадима Михайлина «Бобёр, выдыхай!» с подзаголовком «Заметки о советском анекдоте и об источниках анекдотической традиции» (М.: Новое литературное обозрение, 2022. – 232 с.) очень трудно.

Во-первых, непрерывно смеёшься над анекдотами, которые содержатся здесь в огромном количестве. Да что там «смеёшься», скорее, давишься от смеха и периодически сползаешь со стула.

Во-вторых, на обложке не случайно стоит возрастное ограничение «18+», даром, что книга издана в авторитетной, академического характера серии «Научная библиотека»: анекдоты в значительной части не вполне приличные, отчего процитировать их в публичном интернет-пространстве не представляется возможным.

(И всё-таки, для затравки приведём такой, который останавливается на грани, до конца её не переступая – слишком всё «мультипликационно»: «Забегает в домик Гены Чебурашка: ”Ген, Ген, Шапокляк родила!” – “Ну, и что?” – “Что-что, своих-то я перетопил, а твои плавают”».)

Как же быть?!

Сделать упор на теорию, которой в монографии предостаточно, ведь её автор – Вадим Михайлин – квалифицированный филолог, антрополог, профессор Саратовского университета. В аннотации говорится: 

Советский зооморфный анекдот противостоял официальному дискурсу и его манипулятивным задачам. Анекдоты о Пятачке-фаталисте, алкоголике Чебурашке, развратнице Лисе и других персонажах-животных отражали настроения и опасения граждан, позволяли, не говоря ни о чём прямо, на самом деле говорить обо всём – и чутко реагировали на изменения в обществе.

 …Кстати, при ближайшем рассмотрении более-менее приличных анекдотов в книге оказалось всё же больше, чем «неприличных»: «”Чебурашка, ты слышишь, что я сказал?” – “Гена, ну посмотри на меня. Конечно, я тебя слышу”».

Или же такое, экстравагантное: «Выходит Крокодил Гена ночью на балкон и говорит (исполнитель анекдота перегибается при этом через воображаемые перила): ”Чебурашка, дружочек, три часа ночи, ну перестань ты выть на луну!” – “Отвали, рептилия, я влюблён!”» - Комментарий Вадима Михайлина: «”Перебивающий” сценарий строится на введении характеристик, полностью несовместимых с инфантильным обаянием героя мультфильма».

Как и все книги серии «Научная библиотека», эта тоже уводит читателя по самым разным тропинкам, в самых неожиданных направлениях и максимально далеко. Невероятно интересно читать с любой страницы. Например: 

Серия анекдотов про Чебурашку и Крокодила Гену крайне неоднородна как по качеству юмора, так и по тем способам, за счёт которых происходит трансформация персонажей. Но серия про Винни-Пуха подобной двусмысленности лишена практически полностью. Она удивительно однородна – на манер едва ли не эпический. А если учесть тот факт, что анекдоты про Винни-Пуха и Пятачка циркулировали практически во всех известных мне культурных средах (за исключением разве что детского сада), то они вполне могут стать неким пробным камнем, по которому удобно судить о среднестатистическом уровне позднесоветской анекдотической традиции… Пятачок как архетипическая «жертва», ослик Иа как «тормоз», кролик как навязчиво вежливый, но сексуально озабоченный интеллигент. Однако, их роли допускают вариативность, порой даже парадоксальную, тогда как Винни-Пух всегда сохраняет базовый набор черт. В советское коллективное бессознательное Винни-Пух вошёл как законченный эгоист – причём не вопреки экранному образу, а в полном соответствии с ним. Напомню, что приписывание симпатичному персонажу тотально эгоистических мотиваций – одна из ключевых стратегий советской анекдотической традиции, и в данном случае стратегия эта оказывалась категорически несостоятельной: исходный персонаж из мультфильма уже был эгоистом…

Анекдотическая традиция пошла здесь по наиболее выигрышному сценарию – понижение без инверсии, доводя до предельных величин эгоизм протагониста и подкрепив его новыми, но вполне совместимыми с главным качествами: брутальностью, агрессивностью, подозрительностью, грубой манипулятивностью и так далее. Помощь в этом отчасти оказал и визуальный образ, заданный лентами Ф. Хитрука. Тёмные «очки» вокруг глаз мультипликационного Винни-Пуха очень напоминали стандартную деталь какого-нибудь мультипликационного криминального персонажа – Сыщика из второго выпуска «Бременских музыкантов» (1973) Василия Ливанова или Филле и Рулле из «Малыша и Карлсона» (1968) Бориса Степанцева – и при должной мере искажения прототипа вполне могли превратить инфантильного эгоиста и законченного материалиста Пуха в архетипического уличного хулигана. Как, собственно, и вышло: «Идут по лесу Винни-Пух и Пятачок. И вдруг Винни-Пух разворачивается и – хрясь Пятачка в ухо! ”Винни, за что?!” (Исполнитель переходит на угрожающий низкий тон): “Было б за что, вообще бы убил”. (Вариант: “А кто знает, что у тебя, свиньи, на уме?”)

Налицо блестящая аналитическая работа, однако, Вадим Михайлин на этом не останавливается, мастерски докручивая: 

В подобных анекдотах очевиден источник, из которого заимствуется новый образ Винни-Пуха. Фактически исполнитель анекдота пытается в меру сил воспроизвести актёрскую манеру Евгения Леонова из тех сцен «Джентльменов удачи» (1972) Александра Серого, где он играет «настоящего» бандита по кличке Доцент. Быстрота, с которой на экране происходит флуктуация между двумя ипостасями одного хорошо знакомого лица – милым, смешным и добрым директором детского садика и рецидивистом-мокрушником – сама подсказывает то направление, в котором можно «сдвинуть» любого персонажа, «исполненного» тем же артистом. А если учесть обстоятельство, что «Джентльмены удачи» вышли на советские экраны в том же 1972 году, что и заключительная часть мультипликационной трилогии о Винни-Пухе, мы получим необходимое и достаточное для формирования анекдотической серии столкновение кинотекстов.

Книжка оказалась не столько даже про «смешное» и «неприличное», сколько про реально действующие механизмы культуры! Закономерный вопрос: а кто всё это анекдотическое великолепие сочинял? «Народ», профессионалы, остряки-самоучки? Как бы то ни было, карнавальный тип сознания, предъявленный в книге Вадима Михайлина, изумляет своей изобретательностью. Даже работая с телесным низом, точно и тонко сработанный анекдот умудряется отыскать в навозной куче - зёрна экстравагантной поэзии: «Стоит под деревом сортир – старый, полуразвалившийся. Открывается дверь и вываливается Винни-Пух, весь в говне. Пятачок (исполнитель при этом устало вздыхает): “Винни, а ты вообще пчёл от мух отличаешь?”»

Как ни странно, здесь много и психологической точности, и философской грусти. Вечная «жертва» внимательна к жизненным проявлениям, а искупавшийся в дерьме агрессор – наоборот. По природе поросёнку куда больше пристало грязниться, однако же, он преодолел природу и возвысился над собою. Наоборот, у медведя, которому подобает ездить на велосипеде и культивировать чистоплотность, который традиционно проявлял чудеса хитрости/наблюдательности в борьбе с вооружёнными охотниками, - здесь совсем плохие дела как со зрением/обонянием, так и с мозгом. Возвышенный Пятачок, скорее всего, снова будет бит, а вконец опустившийся Винни-Пух – удовлетворён своей безнаказанностью. «Слушай, Доцент, ты был когда-нибудь маленьким? У тебя папа, мама – был? Зачем ты такой злой? Зачем, как собака?!» Иногда жить на этом свете очень грустно. Случается, поправить настроение помогают парадоксальные анекдоты, подобные дзэнским коанам.

Под занавес выборочно приведём темы и мотивы, которые также рассматривает Вадим Михайлин:

- «Собирает лев зверей: “Лев и заяц“»,

- «Секс я люблю: “Петя и Красная Шапочка”»,

- «Традиционные персонажи: Заяц, Лиса, Волк, Медведь»,

- «Новые персонажи позднесоветского анекдота: Попугай, Говорящая собака, Кот, Мышка, Домашние насекомые, Червяк, Цирковые животные, Корова, Бык и Петух, Рыбы, Ёжик, Экзотические животные – бегемот, жираф, крокодил, зебра, Орёл, Дракон/Змей Горыныч, Золотая Рыбка, «Одноразовые» персонажи».

Особенно интересны и поучительны следующие главы монографии:

- «О когнитивных основаниях ситуации рассказывания анекдота»,

- «О когнитивных основаниях зооморфной сказки»,

- «Анекдот и сказка, пара нефольклористских замечаний».

Михайлин утверждает: 

Сказка о животных, как и наследующий ей зооморфный анекдот, ориентирована на перебор не самих сюжетов, а на обращение к культурным кодам, ответственным за адекватное считывание этих сюжетов. Даже если вы слышали один-единственный анекдот про горного козла, соответствующая карточка в вашей системе оперирования этими кодами уже заведена, и персонаж уже отсылает к тем или иным характеристикам. Стандартный набор зооморфных сказочных персонажей – заяц, волк, лиса, медведь – это готовая матрица для непрямой проработки моральных диспозиций, а также социальных установок и умения ориентироваться в системах социальных статусов и отношений…

Ниша, связанная с «прощупыванием» социального пространства, которую прежде занимала сказка, в СССР никуда не делась. В мире с непредсказуемым будущим и с не менее непредсказуемыми настоящим и прошлым, с катастрофической для вчерашнего крестьянина непрозрачностью большинства социальных контекстов, в которых он вынужденно оказывался, требовались новые решения тех же коммуникативных задач – но только адаптированные к новой реальности. Одним из таких механизмов и стал анекдот, соединивший в себе систему отсылок к общеизвестным источникам (фильмам и мультфильмам, где значимы, естественно, были не только сюжет и реплики героев, но и сугубо антропологическая информация, связанная с габитусом персонажей, способами организации пространства и т.д.) с привычным инструментарием сказки. Его мощный критический заряд на самом деле был чем-то вроде «адаптивной критики» порядка вещей, которого ты не понимаешь, но который воспринимается одновременно как травматичный и как желаемый.

Лучше и не скажешь.

Отметим также благодарность, которую выражает автор книги «всем хорошим рассказчикам и слушателям, которых ему довелось встретить». Это да, умение рассказать даже самый жёсткий анекдот деликатным образом, рассказать так, чтобы не оскорбить вкус потенциально ранимого и трепетного слушателя, - сродни высокому искусству.

✤✤✤✤✤